Американец в ГУЛАГе - 100

Мы стали очень хорошими друзьями – Арвид Ациньш и я. Начало этой дружбе положила та удивительно теплая связь, которую мог установить этот доктор со своими пациентами через касание кончиками своих пальцев. Доктор тщательно обследовал меня, и везде, где бы он не коснулся своими пальцами моего тела, у меня возникало ощущение, что процесс выздоровления уже начался.

Несколько дней подряд мои ноги оставались опухшими. Ациньш надавливал на кожу вдоль бедренной кости, и после того, как он убирал палец, углубление оставалось. «Должно быть, это с чем-то связано», - произнес он задумчиво. Потом он обнаружил причину. Ациньш внимательно изучал мое сердце – через постукивания, а также прослушивая через стетоскоп, потом снова стучал, слушал, стучал, слушал, нажимал – при этом закрывая глаза, словно бы он прощупывал своими пальцами мое тело изнутри.

Затем мы сели, и он стал записывать очень длинную историю болезни – говоря со мной по-английски, конечно, и время от времени спрашивая то или иное слово, когда он забывал его. Арвиду нравился неформальный стиль английского языка, и с самого начала он провозгласил, что будет называть меня Эл – сокращенное от «Алекс», если я не буду против.

- Эл, - обратился он ко мне, - это серьезно. Но в этом есть и хорошие новости, потому что я смогу объяснить медкомиссии необходимость задержать тебя здесь на некоторое время. Если в руке у тебя разовьется инфекция, то наряду с отеком в ногах и с тем, в каком состоянии у тебя сердце, я думаю, что смогу сделать из тебя действительно тяжелобольного. Но ты при этом сможешь передвигаться и делать кое-какую нехитрую работу, и если тебе понравится, я обучу тебя кое-чему из медицины – мне нужен еще один ассистент, и тогда мы сможем работать вместе и говорить по-английски, сколько захотим.

- Погоди, - произнес я с тревогой, - а что там насчет моего сердца? Это серьезно?

- Ну, - Ациньш выдержал довольно длительную паузу, заставившую меня изрядно понервничать, - разреши спросить тебя об условиях, в которых ты был перед тем, как прибыл сюда. У меня сложилось впечатление, что у тебя чрезвычайно сильное тело, очень здоровое, в своей основе. Но, судя по всему, с ним не очень хорошо обходились в последнее время. Я прав?

Я рассказал ему об избиениях, о лишении меня сна, о холоде и голоде.

- Вероятно, это все объясняет, - продолжил Ациньш. – Левый желудочек твоего сердца сильно расширен. Без рентгеновского снимка я не могу сказать, насколько, но, судя по всему, около четырех с половиной сантиметров. Это довольно серьезно. Не думаю, что ты смог бы выдержать много тяжелой работы. Судя по всему, у тебя то, что мы называем ишемической болезнью сердца, и, принимая во внимание твою постоянную диарею и общее ослабленное состояние, это означает, что нам потребуется предпринять достаточно расширенную терапию.

Мне это подходило. Это означало отдых и еду. Ациньш подыскал мне койку и больничный халат. Он немедленно приступил к инъекциям витаминов и введению глюкозы через вену. К тому времени, как администратор больницы, капитан МВД, заглянул меня проведать, я лежал на койке, утыканный трубками, а моя правая рука была пунцовой от воспаления. Капитана все это впечатлило, как и планировал Ациньш, и он позволил мне остаться в госпитале.

Арвид Ациньш приступил к моей медицинской подготовке в тот же мой самый первый день в госпитале, чуть позднее. Он спросил, пойду ли я с ним делать обход – я согласился, и он выдал мне белый халат и стетоскоп, чтобы я повесил его себе на шею. Мы осмотрели людей, больных туберкулезом и силикозом, с дизентерией и кишечной непроходимостью. Нашему взору предстало огромное количество разнообразных ран, полученных в шахте, каменоломне и на стройке. Покалеченные черепа и конечности, потерянные пальцы и выколотые глаза, рваные раны, порезы и ожоги.

Ациньш чрезвычайно доверял инъекциям витаминов; он сразу же показал мне, как стерилизовать кожу спиртом, расслабить мышцу, слегка ударив по ней, либо растянуть ее, в зависимости от типа инъекции, а также как удалить воздух из шприца для того, чтобы затем быстро воткнуть иглу. Пациенты недоумевали, что это за странный язык, на котором мы говорим, но Арвид Ациньш оставался доброжелателен со всеми и прилагал все силы, чтобы облегчить участь каждого из них. Для пациентов я был еще одним доктором: на мне был халат. Мне говорили «спасибо, доктор!» после того, как я делал инъекцию, и глядели на меня с уважением, которого я не заслуживал.

Внимательно следил за моими действиями и Ациньш. Позже, в этот мой первый день в госпитале, он сказал мне: «Знаешь, Эл, я думаю, что у тебя есть навыки к тому, чтобы стать врачом. Жаль, что ты никогда не изучал медицину. Но пока ты здесь, я буду стараться научить тебя как можно большему. Для тебя это единственная возможность выжить в лагере, с твоим-то сердцем – иметь навык, который поможет тебе обойти все минные поля».

Жестокая ирония – но именно превосходные медицинские навыки Арвида Ациньша впоследствии, спустя не так много лет, приведут его на то самое минное поле, а затем и к смерти. За годы своего нахождения в лагере я увижу много смертей. Одна из них совсем недавно до этого случилась практически у меня под ногами. Я привыкну к смерти как к факту, как к части пейзажа. Я буду горевать только по немногим, и Ациньш будет одним из них. Он был первым человеком в лагере, к которому я по-настоящему привязался. Он стал для меня путеводной звездой, возвращающей меня к моим собственным корням, по причине его великолепного английского. Он являлся прирожденным учителем, и одним из лучших, кого я встречал. Также он был и убежденным демократом. Его отец работал государственным министром в Латвии – перед тем, как ее оккупировали советские войска – и  Ациньш часто рассказывал мне о том, насколько замечательной была раньше демократическая система в этой небольшой республике.  После оккупации Латвии его отца расстреляли.

Также как и я, Ациньш был настроен на то, чтобы искать и находить всевозможные способы выживания в лагере. Однако он говорил мне: «Просто выжить без должной морали невозможно. Выжить необходимо почти любой ценой. «Почти» означает, что негодные методы выживания находятся за гранью этой приемлемой цены. Если  ты выживаешь, наступая на других и потеряв чувство сострадания, то ты недостоин того, чтобы выжить».

Хотя Ациньш и был всего на несколько лет старше меня, я обнаружил, что смотрю на него как на Учителя и принимаю его наставничество безоговорочно – относится ли это к медицине, философии или политике. Когда он входил в больничную палату, лица пациентов светлели. Большинство наших пациентов большую часть времени тяжело страдали от боли, и присутствие Ациньша, казалось, уменьшало эту боль. Думаю, что в значительной степени это объяснялось его моральной чистотой. Себя я всегда считал настоящим демократом. Но Ациньш был первым человеком, вложившим в мою голову понимание того, что в основе демократии лежит нравственность. Не думаю, что перед встречей с Ациньшем я всерьез когда бы то ни было задумывался об этом. К человеку, который заставляет вас всерьез о чем-либо задуматься, потом всегда испытываешь чувство благодарности.  Ациньш был убежден в том, что человек, лишенный свободы, склонен к моральной деградации. Вот почему он настаивал на том, что выживать нужно с достоинством. Эту свою мысль он привязывал ко всей истории человечества. Он знал историю англоязычного мира лучше, чем я, и на самом деле преподал мне историю Англии, которую рассматривал в качестве истории о том, как народ укрепляет свои нравственные силы путем развития институтов, служащих гарантами свободы и расширяющих эту свободу. Раньше я не осознавал, чем на самом деле была сама идея демократии, и теперь я словно бы снял темные очки и увидел мир по-настоящему. Это стало для меня жизнеутверждающим опытом – даже в окружающей нас тьме мой взгляд на мир сделался более оптимистичным. Я возрастал, как человек, вероятно, быстрее, чем когда-либо ранее – и это было прекрасное чувство.

Интересным опытом для меня также стало изучение медицины, в том числе в части моего собственного лечения. Ациньш постоянно чему-то меня обучал, всегда что-то показывая или объясняя – иногда это относилось к тому, что происходило со мной, иногда  относительно других пациентов. Казалось, что ему радостно иметь потенциального ученика, даже последователя – если это не слишком пафосное слово здесь.