Первым, с кем я там познакомился, стал московский биолог, отбывавший свой второй десятилетний срок – по причине того, что он осмелился не согласиться с Лысенко и его знаменитой теорией, согласно которой среда и поведение могут изменить наследственные характеристики. Звали его Владимир Павлович Эфроимсон. В заключении мы хорошо подружились, хотя годы спустя, когда я попытался проведать его в Москве, он отказался встречаться – ведь я был американцем, и он опасался получить за это свой третий срок.
Но здесь, в Джезгазгане, при первой нашей встрече, он поделился со мной своими запасами еды и начал объяснять мне порядки в лагере. Он производил впечатление знающего человека, и я решил, что буду по началу держаться к нему поближе, пока мне будет необходима помощь. Мы немного поговорили, и потом он спросил про меня – мою статью. Это было в порядке вещей. Как спрашивал меня Рогозин, стуча через тюремную стену в Лефортово – статья, пункт? Вскоре после любого знакомства вам всегда приходилось в подробностях вспоминать свою «молитву». Это было похоже на обмен верительными грамотами. И ваш собеседник сразу понимал, кто вы и что вы. В обычной жизни мы для этого задаем вопросы, типа: «Чем занимаетесь?», «Откуда вы?».
Как только Эфроимсон услышал мою историю, он обронил:
- Вам повезло. Здесь в лагере есть человек из американского посольства.
Моя челюсть, должно быть, отвисла.
- Быстрее! Расскажите! – выпалил я. – Как его зовут?
Я предположил, что это был бедняга Морис Зельцер. Эфроимсон ответил:
- Виктор С.
- Виктор! – воскликнул я. – Это невозможно! Его расстреляли в 1941. Я с ним никогда не встречался, но постоянно слышал рассказы о нем. Его жена была армянкой. Она совсем потерялась в Москве, и ей дали работу в качестве клерка в посольстве. Органы ей сказали, что Виктора расстреляли.
- Ну, - ответил Эфроимсон, - в таком случае у вас будет возможность в первый раз пообщаться с мертвецом, потому что вон он, здесь!
Он указал в окно, и я взглянул на барак, находившийся через дорогу. Там стоял долговязый мужчина. Он немного склонился, разговаривая со своим более низким собеседником. Число на его номере было совсем небольшим – это значило, что он был одним из первых счастливчиков, отправленных в Джезказган. Я был чрезвычайно взволнован. Извинившись перед Эфроимсоном, я кинулся на улицу.
Было воскресенье. Обычно воскресенье в лагере – это простой рабочий день, как и все другие дни. Но время от времени бывали и свободные от работы воскресенья. Как правило, они часто прерывались различными акциями со стороны администрации, направленными на унижение и третирование заключенных – обыск бараков, построение в ряды на улице под угрозы и окрики сотрудников МВД. Но мне посчастливилось застать воскресенье свободное не только от работы, но и от домогательств лагерной администрации. Если бы мне не выпал этот день, когда я смог познакомиться с людьми и с лагерными порядками, то прошло бы гораздо больше времени, прежде чем я смог бы во всем этом разобраться – потому что в обычные дни заключенный к отбою обессилен, и не в состоянии объяснять новоприбывшему странности этого нового мира в пять утра. Только в такой день, как в это свободное воскресенье, у меня могло найтись время для столь важных знакомств – таких, как знакомство с Виктором С.
Я подошел к нему сзади, и произнес по-русски, очень официально:
- Гражданин С.?
Он обернулся и с достоинством, не скрывая любопытства, посмотрел на меня.
Я тут же продолжил:
- Вы из Москвы?
- Да.
- Работали в американском посольстве?
- Верно.
- Я тоже. Меня зовут Александр Долган… - и далее, развернутая молитва: статья, пункт – все, что полагается при первом знакомстве.
Через некоторое время нашего разговора я спросил:
- Послушай, мне постоянно твердили, что это лагерь смерти. И когда я сюда прибыл, это место показалось мне довольно ужасающим. Но ты в хорошей форме. Как так?
Виктор рассмеялся:
- По какой-то причине на моем деле стояла пометка «чрезвычайно опасен», когда меня в первый раз привезли в Караганду. Это было в сорок втором, ты знаешь. Тогда для политических заключенных лагерей еще не было. «Чрезвычайно опасен»! Не знаю, почему. Но они не осмеливались выпускать меня за пределы лагеря на работы. И мне досталась работа придурка с самых первых дней. Все время в лагере, все время больше возможности стащить еды. Никаких медных рудников. Теперь все по-другому. Они знают, что я не опасен. Поэтому дают некоторые тяжелые рабочие задания. Но теперь я знаю свою туфту. И вот так выкручиваюсь.
- Туфта?
- Сделать туфту – это значит выполнить свою норму, при этом ничего не делая. Смотри, я могу тебе кое-что подсказать, но в основном тебе придется изобретать свою туфту, в зависимости от той работы, куда тебя поставят. Если будем иногда работать вместе, то тебе вообще не придется работать, поверь мне. Но тебе нужно знать, как это делается. Если ты этого не выучишь, то умрешь прежде, чем закончишь школу!
Потом он спросил:
- Кто твой бригадир?
- Втырин.
- Ну, я его не знаю. Но тебе лучше подружиться со своим бригадиром. Это и есть начало удачной туфты.
- Я только его встретил, но спасибо за совет, - ответил я.
Потом я сказал:
- Кстати, я видел твою жену года два назад. Она считает, что тебя расстреляли. Ты знаешь?
Виктор взглянул на меня с улыбкой, а потом коротко усмехнулся.
- Отлично. Пусть так и думает, если она действительно так думает. Но эта сучка скажет что угодно, если ей что-то потребуется.
Меня удивила эта язвительность.
- Но она уже долгое время работает в посольстве, как советский служащий, и свела нас с ума, рыдая и прося о помощи.
- И она ее получила?
- Ну, ей давали немного продуктов и денег. Все очень сожалели о том, что случилось с тобой.
- Она приносит домой продукты из посольства, и органы ее не забирают за спекуляцию, верно? Неужели это не наводит на некоторые мысли?
Я раньше никогда об этом не думал.
- Может быть, потому что ты там работал раньше, органы считают, что у нее есть на то причина… Я не знаю, - закончил я неуверенно.
- Конечно, у нее есть причина! – бросил с горечью в голосе Виктор. – Она в прекрасных отношениях с этими чертовыми органами. Ведь это она выдала меня им.
Виктор С. отправился вместе с нашим посольством в Куйбышев, когда его перевели туда в начале войны. Работал он переводчиком в экономическом департаменте, будучи советским гражданином. Виктор частенько ругался и ссорился со своей женой, как это бывает в семьях, но жена его оказалась мстительной женщиной и решила одержать безусловную победу. Она сказала сотрудникам МГБ, что Виктор - немецкий шпион. Он носил, кстати, немецкую фамилию. Его забрали, и на допросах ему пришлось нелегко. Сознаваться ему было не в чем, поэтому допрашивали его очень жестко. В конце концов, при отсутствии каких бы то ни было доказательств, ему дали двадцать лет за шпионаж.
Это было странное ощущение – стоять там под палящим солнцем и болтать с Виктором. Хотя я впервые его видел, он казался мне почти что старым другом. Разговаривали мы по-английски. Его английский был великолепен, и слышать и говорить по-английски впервые с … Я уже не мог вспомнить, когда это было в последний раз, и почувствовал огромный прилив сил. Несмотря на вагон с трупами, на репутацию лагеря и рассказы об ужасных медных рудниках, ко вне вновь вернулось то теплое и обнадеживающее убеждение, что я смогу со всем этим справиться, и что в результате я обязательно выйду из этой игры победителем. Через некоторое время, хотя мне ужасно не хотелось оставлять звуки английской речи, я сказал Виктору, что мне нужно устраиваться в бараке и идти знакомиться с Втыриным, моим бригадиром. Мы тепло пожали друг другу руки. Я понял, что мы можем стать хорошими друзьями. Мы пообещали, что будем присматривать друг за другом и потом сойдемся и поговорим еще, как только представится возможность.
Свободное копирование
