Американец в ГУЛАГе - 93

В три утра на третий день пути поезд остановился на станции, которая, как казалось, была расположена посреди абсолютно пустого пространства. Первый звук, что я услышал, был звуком непрекращающегося собачьего лая, словно наш поезд въехал в огромную конуру. Когда мы вышли, вокруг нас не было ничего, кроме плоской пустыни из камней, уходящей в темноту. Собаки, немецкие овчарки, рвались на цепях, удерживаемые десятками охранников в летней униформе – последние дрожали от холода, потому что рассвет еще не наступил.   

Нас посадили на землю, и охранники пошли между нами с папками, выслушивая наши «молитвы». Меня и нескольких из нас признали слишком слабыми, чтобы идти пешком одиннадцать километров до лагеря, и посадили в грузовик под присмотром охраны. Небо светилось бриллиантами звезд. К тому времени, как мы доехали до лагеря, на востоке оно начало светлеть. Нас сгрузили на землю рядом с огромной каменной стеной, которая, как казалось, уходила в обе стороны на километр. Наверху находились вышки и колючая проволока. Метрах в тридцати от того места, где нас усадили и приказали ждать подхода основной колонны, марширующей от станции, располагались огромные ворота. Ворота эти были деревянными, около четырех метров в высоту. С внешней стороны перед ними находился шлагбаум, представляющий из себя шест с противовесом, как на железнодорожном переезде.

Восход солнца оказался внезапным и чувствительным. Я словно почувствовал удар, и лишь тепло было приятным. Оно ощущалось сразу.

Почти в ту же минуту, как вышло солнце, из-за ворот раздался шум, а затем они распахнулись. Показалась тощая усталая лошадь, запряженная в повозку с деревянными колесами. На телеге лежало десять или двенадцать трупов. Странно, но я нашел это нормальным. Я безразлично наблюдал за тележкой, пока она не остановилась, и не появились двое охранников с топорами. Затем меня стало мутить. Охранники размеренно переходили от трупа к трупу, взмахивая своими орудиями. Вскоре каждый череп был широко расколот. Человек, управлявший повозкой, натянул вожжи, и она тронулась. К большому пальцу ноги каждого из трупов была прикреплена маленькая металлическая пластинка, и эти пластинки раскачивались из стороны в сторону по мере того, как тележка удалялась все дальше степь.      

Теперь мне снова показалось, что у меня начались галлюцинации, ведь я услышал звуки музыки – словно от оркестра, играющего некий бравурный марш. Звук был слабым, а инструменты неважно настроенными, но ритм -  быстрым, и я был уверен, что музыка звучит из-за ворот. В это время я испытал почти космический ужас, от которого у меня закружилась голова. В отдалении виднелись силуэты трупов, лежащие на тележке. Оркестр, казалось, играл что-то наподобие гротескного прощального марша. Потом стало еще хуже. Из ворот вышла, по пять человек в шеренге, колонна шагающих мертвецов в черных робах с белыми нашитыми номерами. Они едва волочили ноги. Лица их были бледными,  изможденными, без следа каких бы то ни было эмоций; смотрели они строго перед собой. Мне кто-то сказал, что это были заключенные из штрафного отряда, называемого БУР. Значит, это для них оркестр, рассудил я. Они промаршировали, вернее, прошаркали ногами вдаль, окруженные охраной и собаками. Все направления казались одинаковыми рядом с этой плоской стеной посреди плоской каменной равнины. Все дороги вели прочь от тюрьмы, за исключением одной, что вела вовнутрь  – через ворота.      

Оркестр продолжал играть. В отдалении я увидел черную приближающуюся линию, ее сопровождал лай собак. Это был наш этап. Когда он подошел, из нас сформировали колонну по пять человек в шеренге и повели через ворота. Навстречу нам шли другие колонны, выходившие из лагеря. Они выглядели немного получше, чем группа из БУРа, но лишь совсем немного. Большинство людей в них были темны от загара. На всех висели черные куртки с нашивками-номерами. В отличие от колонны шагающих мертвецов, некоторые из этих смотрели на нас – кто с любопытством, кто безразлично, кто радушно, а кто, как мне показалось, с сочувствием.

Ужасно хотелось пить. Я постоянно просил воды, но никто не обращал на это внимания. Охранники снова прошли по рядам со своими папками, проверяя каждого заключенного.

За стеной лагерь предстал в виде деревни с низкими каменными зданиями с белой штукатуркой и низко посаженными шиферными крышами. Между зданиями проходила пыльная сухая дорога, или площадь. Эта дорога тянулась от самых ворот, и впечатление городка производило перемещение людей между бараками. Одно из зданий выделялось своим размером. Как оказалось, это был сборный пункт, где также располагалась кухня. Остальные здания в основном служили бараками. Справа стояла небольшая постройка бани и другая небольшая пристройка – пекарня. Музыку, как я обнаружил, стараясь рассмотреть что-то в глубокой тени (так как солнце было еще низким), производила жалкая на вид группа заключенных, находившаяся рядом со зданием вахты (будки охраны). Музыканты сидели на деревянной скамье в ряд, играя с безучастными лицами  - туба, труба, барабан, аккордеон и скрипка. Они играли все еще тот же самый марш. Глаза трубача выглядели особенно пустыми поверх его надутых щек. Вся картина представлялась настолько дикой и невероятной, что я по-прежнему ощущал себя в неком полубреду. «На самом ли деле я вижу все это?» – думал я. Люди-призраки с номерами на рукавах. Мертвецкие лица, наигрывающие бодрый марш.

Снова почувствовал реальность я в тот момент, когда ко мне прикоснулись чьи-то грубые руки, обыскивающие меня. Охрана обыскала узлы с нашими вещами, их содержимое переписали, а потом отправили на хранение. Заключенные, которые шли в туалет, на сборный пункт или обратно в бараки, пытались в это время заговаривать с нами. Охранники этому не очень препятствовали, поэтому завязывались первые знакомства.

После бани, в которой нам отводилось полведра воды (так как воды в лагере не хватало), нас в группах по пять человек отвели в кладовку, где выдали черную одежду и номера. Моим номером стал «СЯ 265». Он оставался неизменным все мое время пребывания в Джезказгане. Одежда была сильно поношена – потом мне сказали, что такая одежка называлась «тридцать три срока»: т.е. ее носили много сроков подряд. Номера на нашивках писали черной краской заключенные при помощи кисточек.