Пражские годы - 18

Приближалось Рождество, и у меня появилось много новшеств. Одна бытовая новость была та, что Жорж Докс, который жил с Темой Таварковским в самом центре Праги — Праге-2 (а я прописался довольно далеко оттуда), — уезжал на три недели к своей невесте Мусе (позднее она вышла замуж за князя Долгорукого) в Бессарабию. Муся была симпатичная, милая девушка, из очень зажиточной семьи и все время присылала Жоржу продуктовые посылки, а когда приезжала сама, привозила массу вкусных вещей. И Жорж мне предложил: “Если хочешь, иди живи с Темкой”… Конечно, я хотел — Тема был из очень дружественной мне семьи, он тоже порадовался, что я буду жить у него. Потом он сам на какое-то время уезжал. Словом, у меня получилось очень веселое и приятное Рождество, главное, теплое после того безумного холода, который продолжался еще довольно долго, но я уже не страшился его, ибо самую страшную стужу в декабре — начале января пересидел в теплой и приятной квартире.

Первый раз я встречал Новый год в условиях Большой Праги. Здесь этот праздник здорово отмечали. Прага любила праздновать Новый год: были и фейерверки и музыка играла повсюду. Главное, что потом наступал полицейский час (от половины двенадцатого до половины второго) и существовало этакое джентльменское соглашение: можно было хохотать и вытворять на улице что угодно (при условии, конечно, что вы никого не обижаете), а полиция на все смотрела сквозь пальцы. Мы с Темой и еще с какими-то его приятелями пошли на новогодний ужин в один из ресторанов, которые в тот вечер были переполнены! Так получилось, что ни у кого из нас не было с собой дамы, и мы вчетвером очень мило поужинали, выпили вина, потом гуляли по Праге, и нам было очень весело.

В то же время, то есть в конце 1928 года, произошло событие, определившее мою последующую жизнь. В ноябре я был на лекции, которая кончалась в четыре часа, и в тот момент, когда мы уже выходили из зала, Жорж Докс сказал, что меня ищет и хочет видеть доктор Расовский. Я не знал, кто такой доктор Расовский, и отнесся к сообщению Докса довольно холодно. Я очень устал в тот день и ничего не ел с утра, когда, согласно договору, хозяйка моей неимоверно холодной комнаты давала мне кофе и рогалик. Передо мной стоял небольшого роста, худощавый, не очень красивый, но, видно, интеллигентный человек, который сказал: “Меня зовут Расовский, я секретарь профессора Калитинского, директора Семинария имени академика Кондакова”. Надо признаться, что и к этому сообщению я отнесся очень прохладно, потому что никогда не слыхивал фамилии профессора Калитинского и что-то лишь очень смутное слышал о Семинарии академика Кондакова. Расовский сообщил мне, что профессор Калитинский хотел бы увидеть меня завтра для беседы, и если мне удобно, то можно было бы встретиться после лекций. Мы сговорились, что доктор Расовский придет за мной в четыре часа и поведет меня к профессору Калитинскому. Тогда я спросил: “А зачем я нужен профессору Калитинскому и о чем он хочет со мной говорить?” Расовский ответил: “Это он сам определит в разговоре. Думаю, он хочет осведомиться о ваших академических интересах и, может быть, предложить вам работать по линии Семинария имени Кондакова”. Я поблагодарил за информацию, доктор исчез, я тоже отправился по своим делам. Те, кого я спросил в тот вечер и на следующее утро: слыхали ли они что-нибудь о Калитинском или о Семинарии академика Кондакова, мало что могли мне сообщить. Как будто дело обстояло таким образом, что академик Кондаков, который умер четыре года назад в Праге, был великим ученым, и поэтому в честь его продолжал работать этот Семинарий, а теперь был издан и его труд “Русская икона”. Про Калитинского говорили, что он — московский профессор, крайне энергичный человек, который сумел осуществить издание “Русской иконы”, а ныне занимается проблемами, связанными с научной деятельностью академика Кондакова.