Пражские годы - 11

Рождество мы встречали в Оздравовне. На вечеринке присутствовали не только Володя и Костя Гаврилов, но появились Володина невеста Вера и ее старшая сестра Нюра, пришло много наших соседей, которых я тогда еще не знал по именам. Было очень весело, образовалось большое застолье. Во время ужина, когда все уже были немного навеселе, я вдруг заметил, что вблизи меня возникла какая-то странная сумятица и Володя Римский-Корсаков с Костей Гавриловым, которые, будучи хозяевами, почти совсем не пили или пили меньше других, вдруг схватили Костю Теннукеста, вытащили его во двор (была морозная декабрьская ночь) и пустили на него струю холодной воды из колодезной помпы. Потом его вытерли и, заперев в одной из комнат, уложили спать. Когда я спросил, что случилось, они сказали: “Пустяки, просто Костя перепил, и мы его приводили в себя…” Но еще в тот же вечер Хохлов мне сказал со своей улыбочкой: “Ну что ж, на этот раз вам повезло!” Я спросил: “В чем повезло? Мне вообще везет, я родился в сорочке”. “Да, — продолжал он, — Костя хотел вас пырнуть финским ножом, но не успел этого сделать… Володя и Костя вырвали у него нож и окатили холодной водой, чтобы тот протрезвел. Почему у него такая ненависть к вам? Чем вы ему досадили?” На следующий день, когда Теннукест протрезвился, я спросил Володю, насколько серьезно то, о чем мне сообщил Хохлов, и Володя, немножко помявшись, признал, что да — Костя, кажется, хотел пырнуть меня ножом. “Почему?” — удивился я. “Ну этого я не знаю, очевидно, он тебя не любит”. Я не стал дальше развивать с Костей эту тему. Все свелось к тому, что человек просто выпил лишнее. Во второй раз с Теннукестом произошла еще более печальная история. Это было весной, я готовился к экзамену по праву в Кооперативном институте, который должен был происходить на следующий день. Как раз пришел Костя Гаврилов, и я попросил его поспрашивать меня по вопроснику, который я составил, следя за правильностью моих ответов. Одним словом, мы были погружены в это дело, когда двери распахнулись и вошел пьяный Теннукест, а с ним Герман Хохлов, тоже навеселе. И Теннукест в этакой ложной манере мелодекламации сказал, указывая на меня: “Вот образец, сидит и учит, грызет гранит науки. Хочет быть умным, самым знающим, день и ночь учится”. Я поглядел на него: “Знаешь что, Костя, у меня завтра экзамен, пожалуйста, не мешай мне, идите лучше в сад или на горку (там напротив была такая милая горка), идите туда с Хохловым, а мы придем туда с Костей Гавриловым, когда я закончу повторение материала”. Теннукест воскликнул: “Ты еще будешь давать мне указания, как я должен поступить! Что ты о себе воображаешь!” И начал страшно ругаться. Герман Хохлов взирал на все это с явным удовольствием и хихикал, а Гаврилов в изумлении смотрел то на Теннукеста, то на меня. Костя не внял моим призывам. С руганью рванулся к стене, где у него висели разные эмблемы и знаменитый финский нож. Костя выдернул его из ножен и бросился на меня. Я даже не понимал, что все это происходит всерьез, но Костя Гаврилов вовсе не считал происходящее шуткой. Он действовал очень решительно: подставил ему подножку — и Теннукест рухнул с ножом в руке. Тогда Гаврилов вырвал у него нож, сказав, что есть предел всякому идиотству и нечего размахивать ножом, ибо это может кончиться плохо. Тогда Хохлов встал и пьяным голосом сказал Теннукесту: “Вот видишь, я всегда тебе говорил, что для Андреева ты только подстилка, он вытирает о тебя ноги”. Я был в совершенном изумлении. Но Костя Теннукест вдруг стих, как многие истерические натуры, решительные действия Гаврилова, очевидно, на него подействовали, и дело этим закончилось. Но после всего случившегося я понял, что больше жить вместе с Костей Теннукестом не могу, мне нужно постараться подыскать себе другое пристанище. Это было не так-то просто, осенью на некоторое время я получил комнату в Оздравовне, там, где жили Володя Римский-Корсаков и Костя Гаврилов. Но прожил там недолго, так как стремился попасть в Прагу, дабы сэкономить время, что мне и удалось.