Гастев. Увольнение

Г А С Т Е В

У в о л ь н е н и е

 На кафедре сказали, что лекции не будет, лектора уволили.

 Мы не разошлись по домам, по делам, пошли в аудиторию, отведенную нам по расписанию. О жизни поговорить, пообщаться. Его не ждали.

 Чего ж ему приходить, если уволили. Стали собирать воедино, кто что знал. В газетах же тогда о таком не писали, по радио не говорили. Только о победах в соцсоревнованиях и как всегда и везде все хорошо и этого хорошего много.

 Все, что мы в совокупности знали, было в модальности «вроде бы». Вроде бы! Будто бы в какой уж раз выдающегося математика, хотя и не в коем случае не академика, даже не доцента, творца четвертого направления в обосновании математики – ультраинтуиционизма, Александра Сергеевича Есенина Вольпина посадили. То ли в тюрьму по 58-й, то ли, как всегда в психушку.

 Шли как раз те самые шестидесятые годы, конец их второй половины. Народ начал высовывать свои головы из-под одеяла. И вроде бы кто-то в безумной отваге стал собирать подписи под документом в защиту математика, просто невинного человека, да к тому же и сына всенародно любимого поэта Есенина. Подписи не кого попало, и кому еще попасть может, а значительных людей. Вроде бы академиков и, вроде бы математиков, и, вроде бы из МГУ.

 Отважным героем, собирателем подписей в защиту своего близкого друга от людоедской империи, как раз и был наш преподаватель Юрий Алексеевич Гастев. И его за это немедленно уволили. И едва ли этим закончится.

 Однако он пришел. Мы поздоровались стоя и так и не сели. Он стал говорить, вроде ничего не произошло. Мы спросили:

 - Вас же уволили...

 - Ну да, - как бы удивился он.

 - Из-за подписи в защиту Есенина-Вольпина?

 - Да много всего. Я ведь и сам по политической сидел. Ну в общем, да. К тому же Алик – мой близкий друг...

 - Сто подписей собрали?

 - Девяносто девать...

 - Все из МГУ? Все математики?

 - Большинство. Но есть и физики, и философы.

 - Правда, что Келдыш тоже подписал?

 - Что-о-о? Келдыш? - Гастев был из быстро соображающих и моментально в уме построил всю последующую мизансцену. Ну можно ли было такому живому человеку, как он, упустить момент и не преподать урок ученикам и заодно легонько пнуть их в место понимания ситуации в стране.

 - Ну да, Мстислав Всеволодович, президент Академии...

 - Это дер-р-рр-рьмо? – с драматизмом в голосе и жестах сказал Гастев.

 У Ю. А. был какой-то дефект речи, то ли «л» не четко выговаривал, то ли малость грассировал. От этого речь его казалась игриво катящейся и безмятежной, но зато грубоватые слова и ругательства не сглаживались а лучше запоминались, как бы врезались. «Он?.. Он... (в этом месте им или мной пропущены эпитеты)? Конечно, он не подписал», - первая половина речи.

 Стилистический прием.

 - Но, может быть (в мечтательном тоне), вы имеете в виду его сестру Людмилу Всеволодовну, она тоже Келдыш, член-корреспондент АН, жена академика Новикова, - прекрасная женщина! Она, естественно, подписала. И сам Петр Сергеевич, вы его по учебнику логики знаете, и сын их Сережа, тоже членкор, они все конечно подписали, но этот...

 Как вы могли подумаать... – и он сокрушенно покачал головой.

 - Вас уволили. Едва ли этим ограничатся. Что по-вашему дальше будет?

 - Ну, Алика едва ли отпустят. Сразу не отпустят. Они больше мнением из-за рубежа дорожат и интересуются. Вот если и там демократы подсуетятся: демонстрации, протесты... Ну а с подписантами... Подписали такие корифеи, зубры и тигры, что с ними тоже нелегко что-нибудь сделать. Однако кое-кому, самым беззащитным, вроде меня, врежут. Сажать не станут, теперь все как бы на виду. Пустят по организационной линии. Кого уволят, кого отстранят...

 Он оказался прав. Действительно, никого не посадили, но и без арестов и тюрем разобрались круто. Всех партийных выперли, пожилых, в том числе Петра Сергеевича Новикова, насильно выпроводили на пенсию. Сын его Сергей Петрович Новиков был уже определен и назначен главой научной делегации в Канаду. Делегацию обезглавили. Ну и так далее.

 Позже нам доверительно рассказывали, что одна из подписанток, как раз именно с нашего факультета, прогрессивная, в наших кругах очень даже известная и авторитарная дама в буквальном, а не в метафорическом смысле валялась в ногах у парткома, слезами закатывалась, как ее дурочку позорную вокруг пальца обвели бандюки-антисоветские, обманом заставили подписать этот преступный документ. И ее простили и оставили. Партия из таких и состояла.

 Тогда мы сказали:

 - Ну, и если так плохо и ничего хорошего, так зачем было лезть? Не ясно что ли с кем дело имеете?

 - Да хватит уже молчать! Если будем без боязни протестовать один за другим, на ком-то они сломаются.

 Ну что такому сказать?

 Идеалист и герой!

 Пока они сломаются, скольким шеи переломают, сколько голов поснесут. Сломались они на деле Даниэля – Синявского. У впавшей в маразм власти ручки старческие слабели и уже не так крепко держали штурвал и плеть. Времена уже были не те. Не черные. Темно-серые.

 А Гастев и вправду был идеалистом и героем.

 - Да хрен с ней, с философией математики, раз уж вас уволили. Пойдемте уж тогда пивка попьем вместе. Раз такое дело.

 - А не попадет?

 - Вам уже попало, хуже не сделают. А нам ничего не будет. Вы же не скажете! И нам незачем.

 Факультет наш располагался тогда в самом центре на Манежной площади. И мы пошли в пивную, что ли на Пушкинской. Сам-то я пиво полюбил только в Америке, и то не очень, так что заказом и сбором денег занимались другие, а мне подвернулся анекдот, и я его рассказал. Первый по ассоциации потащил другой, я рассказал и его, и следующий. Тогда я без подготовки мог подряд рассказать штук триста, но слушатели не выдерживали. Смеяться изнемогли. После каждой полусотни их приходилось менять.

 А Ю. А. смеялся хорошо! Он даже не смеялся, хохотал. Закидывал голову далеко на отрыв и заливался с повизгиваньем, похрюкиваньем, с похлопыванием по коленкам и повторением ключевых слов. За всю жизнь сотням людей я тысячи анекдотов рассказывал и с уверенностью утверждаю, лучше Гастева Юрия Алексеевича никто анекдотов не покупал. Гатев же вначале пробовал сопротивляться, вставлял между моих трех-четырех свой, но скоро сдался.

 В какой-то момент темп замедлился, и Гастев спросил:

 - В чем дело?

 - В сокровищнице русских анекдотов большую, а то и лучшую часть составляют те, что используют расширенный набор слов...

 - Мат что ли?

 - Ну да.

 - Так давай шпарь, я эти слова тоже знаю. Даже и смысл не забыл.

 - Да... как-то неудобно. Вы все же преподаватель, а мы студенты.

 - Ну что за девичье жеманство... Ладно, тогда я и начну, чтобы убрать препятствие.

 И Гастев рассказал известный анекдот о том, как колхозник впервые съездил в Москву, увидел там салют, вернулся домой и рассказывает: «Ну, вы помните: сначала ничего, ничего, ничего... потом тыц-тыц-ры-ты-тыц, как ахнет, бахнет, жахнет, бабахнет, султан-хан-шерхан, хомут тебе на бушприт, укропом в томат-огурец-помидор... и опять ничего, ничего...»

 Тут для умелых большой простор в перестановках. Матерных слов больше, чем остальных. Рекорд по плотности использования табуированных слов на строчку текста.

 Хотя сами матюки просто заменяют слова из словаря, а не служат эмоциональными усилителями и оглушителями, как им полагается. Иначе говоря, это хоть и грубословный анекдот, но не сальный и не соленый.

 Однако разрешение было получено, и я выложил несколько настолько соленых, что один из моих соучеников заорал:

 - Давайте убьем Родоса и съедим его с пивом.

 И вправду, на закуску уже не хватало. Прилично набрались. Несколько раз пробовали перейти на «ты», но мне так за всю жизнь и не удалось. Потом взяли такси, у Гастева еще хватило трезвости правильно назвать адрес, но в квартиру его уже не вводили, а вносили, так что его семья еще довольно долго этот эпизод нам с укором напоминала.

 Курс этот Гастев все же до конца дочитал и экзамены принял. Мы к нему домой приезжали сдавать, но там больше не пили. Очень обстоятельный, аккуратный, точный в деталях был человек Юрий Алексеевич Гастев.