* * *
— Заходи, тебя Лидия Николаевна видеть хочет, — позвала меня старшая медсестра.
Лидия Николаевна в это время замещала завотделения Д. Ф. Жеребцова. Мой новый лечащий врач Анатолий Николаевич Пчеловод сидел молча и наблюдал. Он был очень молод и работал в больнице всего несколько недель.
— Саша, зачем тебе понадобился этот журнал «США — политика, экономика, идеология»? Ты что, снова собираешься туда бежать? Ведь так выходит. Всё тебя за границу тянет, и жалобы на тебя, что польское телевидение ты включал, ведь кроме тебя его смотреть никто не желает, ты просто навязываешь его больным. Я вижу тебе всё советское не нравится, а мы тебя хотели в эту комиссию на выписку подготовить.
— Лидия Николаевна! — взмолился я, мгновенно сообразив, что я в очень плачевном положении, — ведь все эти журналы наши, советские, благодаря им я хочу узнать насколько хитроумно работает американская пропаганда и какую ложь они распространяют против нас, а что касается польского телевидения, так я уже несколько месяцев назад сдал ключи от телевизора и не отвечаю за него. Ведь я прихожу с посудомойки поздно и поэтому редко его смотрю.
— А зачем ты выписал журнал «Судебная психиатрия»?
— Чтобы лучше изучить свою болезнь и в будущем не совершать преступлений. Как только почувствую, что заболел, я буду об этом знать и сразу обращусь к врачу за помощью.
— Мы решили, что тебе нужно немного подлечиться, — сказал робко светловолосый Пчеловод, поглядывая на Биссирову, — вот ты и с Лидией Николаевной был груб, — добавил он, как бы в оправдание. — Всё! Будешь два раза в сутки получать в инъекциях аминазин. Свободен, — подтвердила приговор врач.
Вечером счастливая медсестра Ирина Николаевна, не торопясь вынула из кипятилки огромный шприц, ловким движением руки отбила горлышко ампулы и, поглядывая на меня стала заполнять четырьмя кубиками аминазина шприц.
— Это очень хорошее лекарство, оно всем на пользу идёт, — сказала она, всадив шприц мне в ягодицу.
В одно мгновенье жизнь снова перевернулась, став мрачной и беспросветной. О работе пришлось временно забыть. Я потерял счет времени и только с ужасом ждал наступления утра и вечера — времени получения процедур. Хулиган Володя Котов из Перми, видя мой несчастный вид, принялся ухаживать за мной. Он вставал ночью, приносил мне воду, если я хотел пить, водил в столовую, заставляя меня что-нибудь съесть. К великому счастью, в это время приехал ко мне на свидание отец, ему удалось встретиться с врачом и поговорить обо мне.
— Саша! У тебя такой хороший отец, только благодаря его просьбе я отменяю тебе лечение, — сообщила мне врач.
— Лидия Николаевна, я был с вами груб, простите.
— Саша! Но почему ты такой инфантильный? Как ты думаешь жить дальше?
— Я не буду никогда больше читать газеты и журналы и выписывать их, простите меня за это. («Может этим я её обидел, пойми этих психиаторов», — думал я.)
— Тебе нужно думать о выписке. Мы делаем всё, что от нас зависит, ради тебя. Вот мы решили твои документы подготовить на эту комиссию, так что хорошо подумай о своём дальнейшем поведении, — объясняла мне спокойным и приятным тоном Биссирова.
— Ты сейчас снова выйдешь на работу в посудомойку, — вступил в разговор Пчеловод, как бы не зная с чего начать. — Ты — не уголовник, у тебя с ними нет ничего общего. Скажи, а тебе известно, кто в отделении чай пьёт?
— Чифир, — поправила его Биссирова.
— Да, кто чифир пьёт или кому деньги приходят? — допытывался Пчеловод.
— Вы же знаете, что я в отделении почти ни с кем не общаюсь, а на работе или в свободное время один по двору тусуюсь.
— Тусуешься? Что, в карты играешь? — удивился Пчеловод.
— Да нет, по двору гуляет, — перевела ему Биссирова.
— Если что увидишь, сообщи нам, хорошо? — попросил Пчеловод.
— Обязательно, — согласился я, зная, что не нужно высказывать им по этому вопросу свою категоричность. Пусть живут надеждой и мне от этого легче.
Озабоченность врачей я понимал, но, к сожалению, помочь я им не мог. Многое мне не нравилось, что делали в отделении больные, просидевшие в уголовных лагерях по много лет и пытавшиеся жить по законам зоны в больнице. У нас в отделении было несколько групп, состоящих из таких больных. У них крутились деньги, на которые они покупали чай для чифира или наркотики. Часто эти группы меж собой устраивали разборки, заканчивающиеся тем, что враждующие стороны оказывались вместе в надзорной палате.
После каждого такого происшествия администрация больницы ужесточала режим в отделении, запрещая находиться в туалете сразу нескольким больным или иногда запирая палаты на ключ. А после того, как в четвертом отделении больные захватили в заложники медперсонал и потребовали не то выписать больше человек из больницы, не то послабления режима, тогда я подумал, что больные своими действиями сами толкают администрацию больницы на создание режима, как в «Днепре». В «Днепре» от одной мысли создать группировку таким людям сразу становилось плохо, зная, как за это будут «лечить».
Я жил в отделении своей жизнью, — жизнью наблюдателя — и был всегда рад видеть в надзорной палате этих крученых парней, доведенных лекарствами до жалкого состояния, умалявших врачей о пощаде.
Свободное копирование
