XIX. Дорога от кедров в Бейрут.
Раскололись, раздвинулись горы; кипарисы стояли вдали колоннами; облака неслись над долиной и пропастями, закрывая части гор и скал. Реки шумели внизу между каменьями и утесами; орлы пролетали в воздухе, носясь в облаках. Мы ехали по обрыву гор над деревнями, полями, облаками и орлами. В камнях по дороге попадались группы из трех-пяти горцев в ободранных одеждах с ружьями: тут у них теперь война.
Слышны были внизу ружейные выстрелы то с одной, то с другой стороны и кое-где в долине, из-за кустов и камней показывался дымок после выстрела. Чтобы не попасть под пули, мы, по страшной крутизне, без троп, спустились в обход. У деревни, через которую нам приходилось ехать, мы были встречены вооруженными горцами, которые, сделав нам несколько вопросов, пропустили в деревню.
Деревня была довольно значительная, с католическою церковью. Почти все мужское население было на перестрелке. На площади собрался народ и внимательно слушал босоногого монаха францисканца, распоряжавшегося военными действиями {О, Св. Франциск Ассизский -- это твои последователи! Какое извращение его учения!}.
Мы расположились близ площади для завтрака; и при расспросах о нашей религии, как апостол Петр от Христа, отреклись от православия, перекрестившись по-католически, и признали святость римского папы {Население было католическое и вело войну с православными арабами.}.
Отдохнув немного, мы отправились далее... К вечеру загорелось солнце плоским шаром и заходило в море, которого не было видно. С колокольным звоном мы приехали в православную деревню Кисьбу (Кисьба). Все население сошлось; плоская крыша церкви была покрыта народом, на домах был также народ. Нас встретили здесь дружелюбно как единоверцев и русских.
Сады из маслин, фиг и винограда тянулись далеко-далеко от деревни. За ними равнина как степь, а там горы.
Клочки темных облаков носились по светлому фону неба, звезд было не так много, молодой месяц серпом рисовался в прозрачном воздухе, виден был его круг. Ночь, местность, напоминали мне Киев.
По просьбе православного арабского архиерея мы заехали к нему. Жилище его было весьма бедное, и сам он одет почти в рубище. Он говорил, что друзы постоянно преследуют здешних православных и что за последние восемь лет они убили в церкви и сожгли в ней более четырехсот человек. Нынешнюю заутреню Св. Воскресения он не мог служить в г. Хаспия, потому что друзы угрожали новой резней. Нет им защиты ни от кого. Турки с православных берут двойной сбор против арабов; с католиков ничего не берут; и вся надежда здешнего православного населения на помощь русских. Арабский архиерей наивно просил нас сообщить их бедственное положение могущественному Московскому царю {В 1008 г. Халиф Египетский Аль-Гакем-Бьялуд-Аллар приказал разрушить храм Гроба Господня потому, что до него дошли слухи, что христиане посредством шнурков, вымазанных маслом и серой, низводят огонь, уверяя народ, что это огонь небесный. Этот же халиф выставлял себя соперником Христа и приказал отдавать себе Божеские почести. Друзы (племя близ Бейрута) до сих пор признают его воплощенным Богом. Религия друзов неизвестна. Одни говорят, что даже их женщины не имеют о ней понятия, другие -- что знают ее только избранные из женщин, третьи -- что друзы поклоняются теленку, развратничают в храме и пр. Однако никто не знал и не мог сказать мне ничего положительного о религиозных верованиях друзов.}.
В шуме ветра в горах, в развалинах на скале, шелест деревьев от дуба до платана, кипариса, шелковицы, маслины, в тростнике -- слышен целый стройный оркестр. Много в нем силы, но это не более как песня, музыка чувственная и при этом стройная и успокаивающая; это не рев, не плач, стон и вопль мощного моря, которое носится, стонет и бьется, охватывая все существо человека. Нет конца, нет предела этому плачу. Оно ушло под самый горизонт; как будто какая-то надежда -- мелькнет пароход или парусное судно... Но как слаба и ничтожна эта надежда, которая стоит на волне и носится по ветру.
Что за сила и прелесть в этом вечном неугомонном говоре моря? Волны его бьют о берег, теряясь в песке и разлетаясь в пыль о камни; пылью несутся с гребней волн его брызги на землю. Стоит молодой месяц; близ него три звездочки над горизонтом; ярче других горит одна. Свет, фосфорический, серебристый, таинственный, под луной скользнул по морю. Темные камни выделяются из воды; город рисуется правильными четырехугольными темными массами; по траве ползают тысячи фосфорических червяков, в небе горят звезды... По небу носятся тучки, налетят, набегут на молодой месяц, покроют его, как вуалью, закроют сильнее -- и картина становится мрачнее, но тучи осветит месяц и смягчит мрачность картины.
...Не тебе, молодой месяц, поверено так много тайн, нет, не тебе. Ты слишком юн, чтобы делить с нами наши думы страстные. Ты наводишь на мысли блуждающие, легкие, неполные, как ты сам.
...А вот скоро взойдет луна полная, теплая, нагая, как женщина без покрывала, роскошная и опытная. Она покровительница влюбленных, она бросит глубокую тень на пару сидящих в овраге, спрячет свет свой за тучу, чтобы скрыть идущего на свидание. В угоду ей налетит ветер, зашумит в деревьях, смутит прохожего, услышавшего шепот любовников, и развеет этот шепот. Она свидетельница самых важных моментов в жизни человека, при ней сидели и думали, и она затронула душу влюбленных, покрыла ее облаком, затуманила, вдохнула страсть, нашептала соблазн, очаровала своим волшебством... И с нами она сделала так; мы обезумели, глядя на нее, и пели к ней песни любви...
Совсем не то скажет луна душе чистой. Полная луна напомнит ей раннее детство, прогулку по саду с крестной матерью-старушкой, скромный деревенский домик, рассказ из священной истории..... Она же заставляет душу нашу рыдать о грехах своих, вызовет тени умерших родных, плачущих, просящих нас жить праведно и молиться... При ней душа наша молится горькими слезами, плачет о своей порочной, бесполезной жизни...
...Помилуй меня, Боже. Очисти душу мою...
Свободное копирование
