За границей - 49

XIII. Через Самарию в Галилею. Ездрилонская долина.

Фавор.

 Какая непримиримая ненависть здешнего магометанского населения к христианам. В каждой деревне, через которую мы проезжали, нас злобно ругали разбойниками (гаурами), плевали в нас и бросали камнями, особенною ненавистью отличалось население Сихема (Наблус), где камни швыряли в нас не только руками, но даже из пращей; делали это малые ребята, подростки, а отцы подзадоривали их, стоя за ними. К счастью, удары попадали редко и слабо, но надо было иметь терпение, чтобы переносить такую травлю; и если бы, разгорячась, мы пролили хотя каплю крови, то доставили бы удовольствие местному населению -- они бы бросились на нас и растерзали. Мы уговорились только пугать, налетая на толпу, и стреляли на воздух; при этом народ разбегался, а мы продолжали путь, сопровождаемые камнями.

 К вечеру мы поднялись по отлогой горе в Самарию (Севастию), где значительное количество прокаженных окружило наш шатер, прося милостыню; вид их был жалок и безобразен, прикосновение опасно. Осмотрев некоторые древности и священные свитки и не купив ни одной из предлагаемых нам монет сомнительного достоинства, мы направились в Назарет через Ездрилонскую равнину.

 Вид долины восхитительный, с ее степным простором, свежей травой и виднеющимися сквозь знойную мглу очертаниями гор. Во время путешествия я часто отставал или уезжал вперед на значительное расстояние, чтобы любоваться видами и мечтать в одиночестве.

 Мы были предупреждены, что в этой долине бродят разбойники, и знали о недавнем случае ограбления дочиста англичанина. Я ехал один на значительном расстоянии от моих спутников, имея в виду, что местность совершенно ровная и, следовательно, мы можем не терять друг друга из виду. Кроме того, мне хотелось испытать ощущение жуткой встречи. Длиннейшие с хвостами копья и длинные ружья бедуинов, так же как и сабли их, меня не пугали, мой небольшой, с сильным боем револьвер был надежным оружием, чтобы остановить смельчаков. К тому же этот дикий народ храбр и нагл с трусами или беззащитными, но понимает, что европеец не отдаст своей жизни даром.

 Я любовался издали на чудного серого жеребца под шейхом, ехавшим прямо на меня; другого коня, такого же красавца, он держал в поводу. Сопровождал его верхом бедуин, держа также в руке повод запасного коня. Так в былое время по нашим южным степям разъезжали неутомимые запорожцы и татары, меняя под собою лошадей, и этим способом пролетали невероятные пространства.

 Шейх гордо подъехал ко мне и стал поперек дороги, его спутник остановился за ним. Мы всматривались друг в друга. Шейх протянул руку и потребовал "бахчиш"; я показал на револьвер и отвечал "ма-фиш". Храбрец сразу смекнул свое бессилие, увидав скакавших ко мне брата, драгомана, англичанина и Панаиотти. Сверкнув глазами и с бранью круто повернув коней, бедуины помчались далее и скоро скрылись в степной дали.

 Мы со своей стороны продолжали путь в прежнем порядке; я опять ехал далеко впереди. Но вот показался вдали тянущийся как нить журавлей караван бедуинов; блеянье овец и коз, ржание лошадей, крик верблюдов, гул людского говора, плач детей приближались. Душа моя и глаза наслаждались: передо мной была живая картина библейских пастырей.

 Подъехал брат и наши спутники. Мы расположились на траве, любуясь живописностью проходящего каравана, типами лиц, мужчин и женщин, голыми ребятишками; и приятельски побеседовали с двумя арабами, присевшими к нам, которым мы предложили папиросы. Это была перекочевка значительного табора с выеденного и вытоптанного места на сочную траву и новое приволье. Караван исчезал, постепенно удаляясь от нас, звуки его замирали и, едва слышные, напоминали далеко несущийся с неба крик журавлей.

 Яснее очерчивался Фавор, и мы направились к Назарету.

 Мы прибыли в знакомый уже нам Назарет, переночевав там, отправились рано утром на Фавор. Прелестная и живописная гора Преображения, покрытая лесом, стояла одиноко в долине, населенной кочевыми бедуинами и гнездящимися в пещерах разбойниками.

 Подъем на гору был довольно затруднителен. К удовольствию нашему, мы застали живущих там двух монахов, из которых старейшему, Савве, девяносто лет, а другому под шестьдесят.

 Савва был колоссального роста и богатырского сложения с длинными волосами на голове и такой же густой бородой, седой как лунь. Его открытое лицо, с голубыми детскими, бодрыми и умными глазами, производило чарующее впечатление. Родом серб, он в юности своей неоднократно видел во сне местность и гору, которые влекли его к себе. Оставя дом, он ушел из Турции в Палестину с твердою верою в предопределение и поселился в Иерусалиме, где прожил немало лет, но, когда ему привелось отправиться в Назарет и он увидел Фавор, то узнал, что эта та самая местность и та самая гора, которая манила его к себе в сновидениях юности. С этого времени он поселился тут и, живя подаянием, сберегал пожертвования, задумав собирать деньги на постройку храма на этой горе, где некогда стоял храм крестоносцев.

 В прежние годы в пещеры заходили львы. Не раз, когда монахи сидели в развалинах древнего храма, лев своим ревом давал знать им о своем приближении, и товарищ Саввы, в то время еще совсем юный, бледнел и трепетал от страха, несмотря на указание старца на волю Божию. Рассказывая нам этот случай, старик от души смеялся над малодушием монаха. Первое время своего одинокого водворения на Фаворе Савве жилось нелегко. На горе нет воды, и ему приходилось идти за нею в Назарет, а на такое утомительное путешествие уходил целый день; кроме того, приходилось уставать от тяжелого подъема на гору. Воду он сберегал и за нею ходил раз в неделю, но когда собрал деньги, то купил мула, и на нем привозил воду и хлеб уже два раза в неделю.

 Слухи о благочестивом пустыннике, поселившемся в одиночестве на Фаворе, распространились между местными христианами, а с этим вместе стали поступать к нему значительные пожертвования.

 Однажды к нему явился начальник разбойничьей шайки с товарищами, которого он называл "Балшой балдуин" {Савва старался говорить, насколько мог, по-русски. "Балшой балдуин" значило -- главный шейх бедуинской разбойничьей шайки.}, ухватил его за горло и, приставив кинжал, потребовал деньги. Взяли разбойники у того старика все, что было им собрано, и сверх отняли у него мула. Бедному Савве вновь пришлось ходить пешком в Назарет за водой и хлебом.

 В скором времени "Балшой балдуин" вновь явился к нему с товарищами; они пали к его ногам и просили прощения, называя его "Богом", над чем и теперь, рассказывая нам, старик хохотал до слез. Разбойники привели ему обратно мула, возвратили взятые деньги и, кроме того, принесли свои пожертвования. Оказалось, что с того дня, как они старика ограбили, их не оставляли бедствия: скот их начал падать, дети умирали, жены стали болеть -- и на них всех напал страх. Савва их простил, принял свое добро и их пожертвования, а затем бедствия прекратились и разбойники, вполне уверившись, что он Бог, с того времени приходят к нему, в ноги кланяются и оберегают его.

 Старик рассказывал нам эту историю так просто и так детски смеялся над глупостью и суеверием разбойников, что я и брат неудержимо смеялись с ним.

 Когда нам пришлось возвращаться в Назарет, а переезд этот был опасен, добрый старик проводил нас с горы до долины и посоветовал на полпути отдохнуть под большим деревом, где всегда отдыхает он, так как там мы будем в совершенной безопасности от разбойников, которые не смеют коснуться кого-либо под священым деревом Фаворского Бога. Мы так и сделали. Но продолжая дальнейший путь, мы встретили бродячих бедуинов, из которых один был красавец негр, Голиаф с виду. Он смотрел на нас, как зверь, облизываясь, и говорил что-то товарищам, держа руку на ятагане.

 Переводчик сообщил, что этот негодяй выражает досаду, что мы вооружены и что нельзя воспользоваться лакомым куском.

 Как я счастлив, что привелось мне встретиться в жизни с тремя замечательными праведниками. В обители Саввы с настоятелем Иосафом и нашим русским схимником Саввой, а теперь на Фаворе с пустынником тоже Саввой. Меня особенно поражало их сходство в выражении глаз, одинаково ясных, веселых и добродушных, в которых, как в зеркале, отражалась их душа. Доброта и снисходительность у всех трех были настолько же безграничны, как твердость убеждений, верное и неуклонное следование по избранному пути жизни. Какая противоположность с нетерпимостью, изуверством, ненавистью и злобой раскольников к нам, "гдепотникам", и нашего духовенства к сектантам. Что общего между ними, бесхитростными и скромными святыми детьми, смиренными старцами, всепрощающими подвижниками, этими восприемниками великого учения Христа,-- с надменным и лицемерным духовенством, Святым Синодом и безгрешным Папой во главе.