За границей - 29

На пароходе из Сиры. 3 марта /19 февраля,

 Мы выехали из Афин, проплыли ночь, утром были в Сире, и вот теперь, поздно вечером, в открытом море. Пароход идет прекрасно; солнце блестело с полудня до вечера -- как летом. Кажется, устанавливается хорошая погода, и мы насладимся южной весной.

 Звезды высыпают по небу, луна еще не показывалась, кое-где облака, и едва виден след зашедшего солнца. Кое-где видны острова, недалеко от нас гора, и на ней ночной огонек, пастух ли это или жилье на горе.

 Пароход полон пассажиров всех наций, но не северян. Только я и брат -- русские, много греков, много славян; черногорцы, едущие на заработки в Стамбул целыми семействами со всем имуществом: с тюфяками, перинами, подушками, коврами. Тут же распевали канарейки в большом количестве и, наконец, умолкли.

 Черногорцы в своих неизмеримых шароварах; многие из них протянулись на тюфяках или коврах; кричит дитя; группы сошлись дружески, располагаясь на ночлег. В воздухе тишина. Фонарь на мачте -- горит светло; его теплый свет скользнул по ближайшим снастям, осветив часть сложенного паруса, мачты и несколько веревок. На середине палубы, у машины, на ковре, поджав ноги, сидел турок в белой юбке, красной феске, с белым на ней платком, закинув руки за голову. По временам он курил, потом отводил плавно руку с огнем в сторону и громко пел. Песнь его печальная, как бы эпическая, напоминала мне малороссийские думы; концы ее были неопределенны. Подле него лежала фигура в кафтане, покрытая капюшоном. Напротив сидели двое и курили, слушая его; а по другую сторону сидела еще фигура.

 Какая досада, что я не могу понять, о чем поет турок. Сколько раз я сожалел, что не знаю языков. Это все равно, что ездить глухому, чувство весьма неприятное. Если бы я был глух, примирился бы с этим, а то слышишь и не понимаешь.

 Припоминаю дни, проведенные в Афинах, и меня берет то досада, то грусть, что не знаю языков, не знаю истории; и в то же время чувствую глубокое уважение к древним грекам и потребность основательно познакомиться с ними. Наслаждаюсь до пресыщения пластическим искусством, а мне казалось, что в душе моей нет более места для впечатлений...

 Я отправился в Акрополь, который мне нравился как чрезвычайно живописная масса, но я не думал о греческом художестве и шел равнодушно. Но, увидя глыбы, целые массы развалин, куски, полные вкуса самого тонкого, я пришел в восторг, потом готов был сидеть целые недели среди этих великолепных развалин, в этом богатстве, которое мы невольно топчем ногами. Чувство восторга во мне возрастало по мере более внимательного осмотра, и я благоговел перед этой логикой, здоровой и ясной. Тут я в первый раз оценил греков, в первый раз понял греческую скульптуру, глядя на обломки мраморов. Тонкости знания и вкуса в их постройках навели меня на тонкости в скульптуре; линии в искусстве стали для меня животрепещущими -- не то, что прежде, когда я сознавал их головой или принимал на веру с чужих слов. До такой простоты, смысла и изящества в архитектуре никто не доходил; и никто не чувствовал такой музыки в линиях скульптуры и совершенства форм, как греки,

 Я был бесконечно благодарен Сергею Иванову {Сергей Иванов, архитектор, брат известного живописца Иванова, написавшего картину "Явление Христа народу".}, с которым познакомился у нашего посланника Озерова и с которым ходил по Акрополю. Он посвятил меня в тайны и красоты греческой архитектуры; и потом, когда мы вернулись домой, он за обедом разговорился об искусстве и особенно о малороссийской архитектуре; и мы, гуляя по городу, проговорили с ним до утра.

 Ночь темная, только звезды по небу да облака местами; пароход идет плавно, в виду гор; палуба освещается из кают. Один из пассажиров стоит у борта и курит, глядя на воду; двое ходят взад и вперед. Поющий голос турка умолк, и несколько их запели вместе, вроде наших деревенских ночных песен; кое-где виднелись огоньки от сигар, трубок и папирос. Многие уснули, повар возится на кухне; капитан ходит по мосту от колеса до колеса. Погода тихая, легкий ветер уносит далекими клубами черный дым; за рулем шумит вода и пенится от колес, шипя кругом парохода; а в этой пене рассыпаны звезды, мелькают искры, как светящиеся червячки в оврагах. За пеной -- темной массой чернеет море; чайки не летают, и их не видно.

 Дул попутный ветер, мы убавили пары и поставили парус.