В крепостной деревне - 57

Часть четвертая

I.

 Ольга, оставив отца, брата, сестер и не подозревая грозившей ей опасности попасть в капкан, расставленный милыми и гостеприимными моими друзьями, ехала покойно, вполне доверившись мне. Вольные ямщики, получая сверх прогонной платы награду за скорую езду, везли прекрасно, передавая нас с рук на руки без малейшей задержки. Чем далее мы были от Пирятинского уезда, тем покойнее было на душе. Из фургона, для избежания любопытных глаз, мы почти не выходили и питались яблоками, базарными кренделями, яйцами, сырой морковью и репой.

 По мере приближения нашего к России, песни ямщиков принимали характер смешанный: чувствовалось слияние мотивов того и другого народа. Постройки, одежда, речь -- тоже менялись. Деревни и села не были разбросаны и в переулках, а тянулись в ряд, иногда на версты, без садов; исчезали возы с волами. Угрюмые избы лепились друг к другу; не улыбались играющие на солнце, в зелени, беленькие или желтенькие хатки, заросшие мальвами, маком и огородиной; по крышам не плелись длинные широколиственные плети тыкв, увешенные плодами; не видно было табака и кукурузы. Однообразно тянулись одинаковые постройки. Некоторые избы были с узорными карнизами; сквозь резьбу играла разноцветная фольга, но внутри их было грязно. Случалось встречать и в Малороссии убогие хаты у людей зажиточных; но причина такого вида была иногда умышленная. По этому случаю я вспоминаю рассказ Ильи Ивановича Лизогуба. Однажды он зашел в своем имении в ветхую хату и упрекнул хозяина за его неряшливость, зная, что хозяин вполне зажиточный. Старик просил пока дозволить ему не чинить хату, потому что тогда его разорят постои и внесут в семью разладицу и ссоры. Быть может, и в России не без умысла держат избы не чисто, чтобы господа в ней не засиживались, а русское щегольство и хвастливость, любовь к красной рубашке, скрипучим сапогам и т. п. выставлялись напоказ в наружных украшениях. Невольно приходит сравнение наряда и жилищ народа с их песнями. Как разукрашенная изба и разодетый щеголь-парень,-- разукрашена и русская песня, часто при отсутствии ее содержания. Русский мужик живет напоказ. Прямая улица сплошь занята избами, чтобы легче старосте гнать на барщину. В Малороссии жизнь развилась свободнее, и при недавнем сравнительно закрепощении народа, не так скоро можно обойти старосте село или деревню с оповещением на паньщину. Жизнь более семейная, сосредоточенная внутри; хата не обращена к улице напоказ, а стоит всегда боком или в садочке; хозяина не докличешься; простота постройки снаружи и чистота внутри. Не красная, яркая на нем рубаха, а белая, и шитье на ней хорошее и скромное. Звуки его песни не такие звонкие, а задушевные, и слова всегда полны смысла, грации или грусти.

 Наступал вечер; длинные тени лошадей были видны на дороге; ямщик посвистывал, да погонял. Вскоре совсем стемнело. Одну за другой песню пел ямщик, не зная того, что пять из них были по смыслу, некоторым словам и мотивам -- малороссийские, а две -- русские. Он был молод, пел все песни парубоцкие, т.е. о дивчинах и о любви.

 Почему он пел песни более малороссийские?.. Быть может, находясь в положении человека любящего, полного жизни, молодой русский парень не нашел ни одной песни чисто великорусской, себе по сердцу...

 Грустно за народ русский, который утерял в нужде, тяжкой работе и в рабстве свои любовные песни, в которых выливалась счастливая и спокойная юность. Или у них никогда не была развита так семейная жизнь?.. Но еще грустнее становилось, что Малороссия идет назад. Она начинает терять и забывать песни старинные, песни матерей и отцов -- песни, полные свободы и жизни, удалой и пылкой, меняя золото на мишуру -- на песни, лишенные жизни, смысла, интереса и поэзии. Чудные песни приходили мне на память одна за другой, и я вспоминал много таких, которые уже искажены. В Малороссию, кроме того что проникли русские песни, но вдобавок -- отвратительные.

 Хотя мне было приятно слышать хорошие малороссийские песни в устах русского мужика в минуту его душевной тревоги, но все ж для меня было еще интереснее слышать от великорусса -- песню великорусскую.

 Я своего дождался: ямщик запел свою песню; она была прочувствована, вылилась лучше и полнее. Песня эта была грустна и старалась заглушить в себе грусть.

 Я с Ольгой, прислонившись друг к другу, сидели задумавшись.

 Мы уже въезжали в глубь России, и тут застали нас дожди. Мы взбирались шагом на гору, утопая в грязи. Высокий, долговязый, в больших сапогах, средних лет ямщик, желая облегчить тяжесть фургона, сошел с козел и, идя подле нас, словами и кнутом ободрял и понукал лошадей.

 -- Ну, родные, ну... приустали. -- Лошади остановились и тяжело дышали.

 -- Они любят у нас с отдышкой. Вишь гора-то какая. Ну, но, но... голубчики.

 И мы опять тронулись. Ямщик шел подле, помогая лошадям вытащить фургон, когда он уходил глубоко в колею.

 -- Эх, господь бог грязи-то наделал!..

 Взбираясь медленно, мы наконец въехали на гору, откуда представился хотя и осенний, но просторный и хороший вид.

 Вся дальнейшая дорога была без приключений, кроме падения фургона, выкинувшего нас в грязь со всею нашею провизией, рассыпавшеюся всюду.

 До Смолькова оставалась одна упряжка, и так как наступала ночь, я решился переночевать в холодной нетопленной избе, с тем, чтобы рано выехать и поспеть на место утром. Так это и устроилось.