В крепостной деревне - 9

IV.

 Лихо, на перекладной, тройкой с колокольчиком подкатили мы, т. е. я и Лагорио, к панскому каменному дому усадьбы Линовицы. А что если Афанасьев-Чужбинский, этот бродячий малороссийский писатель и франт, не предупредил де Бальмена, мелькнуло у нас в голове. Ничего, войдем, увидим и -- в случае неудачи -- поедем дальше. Ямщику мы велели ждать, спрыгнули с телеги, вошли в дорожном запыленном платье и приказали лакею доложить, что приехали Лагорио и Жемчужников.

 Тишина: слышны негромкие переговоры в соседней комнате.

 Приказали войти.

 Мы вошли в столовую. Семейство графа де Бальмена, в полном составе, сидело за утренним чаем и кофе; большая легавая собака нас обнюхивала, серебристая кошка сидела на столе, а ручная голубоглазая галка прыгала по столу. Нам кивнули головой, не вставая.

 Было ясно, что наши фамилии незнакомы хозяевам; лица несколько удивленные и любопытные смотрели на нас.

 -- Прошу извинения за наш бесцеремонный приезд,-- начал я,-- но ямщик не знает дороги в Сокиренцы к Галагану; не можете ли дать совет?

 -- Вам, чтобы не сбиться, лучше ехать в Прилуки; там дорогу все знают, и ямщик довезет вас безошибочно.

 Мы раскланялись, вышли никем не провожаемые, тихонько ругнули франта-поэта Чужбинского, сели в телегу, велели ехать в Прилуки и при выезде из ворот усадьбы, взглянув друг на друга -- разразились неудержимым хохотом. Тут уж я начал ругать малороссийского писателя по малороссийски: Та щоб тоби не було ни дна, ни покрышки. Та щоб в тебе очи повылазили...

 Мы весело доехали до Прилук и там заночевали на почтовой станции. Рано утром, когда Лагорио еще спал, чтобы не разбудить его и приезжего, спящего в соседней комнате, я открыл окно, выпрыгнул из него и отправился разыскивать двор Балагана, как мне было указано в его пригласительном письме. Двор этот оказался в конце города. Я распорядился, чтобы нам подали лошадей на станцию, и отправился туда пешком.

 День был прекрасный и ярмарочный, и я, зевая по сторонам, пришел на ярмарочную площадь, но как отсюда идти ближе на станцию -- не знал и остановился. Не успел я спросить у прохожих, куда направиться, как передо мной вырос полицейский и, наскочив на меня, дерзко спросил:

 -- Кто ты такой?

 Я молчу.

 -- Есть паспорт?

 Молчу и гляжу вдаль, соображая куда идти.

 Надо заметить, что одет я был, по своему обыкновению, в серый пиджак, серые штаны в сапоги, на голове была серая пуховая с большими полями шляпа и палка в руках. Можно было понять, что я не бродяга беспаспортный. Кровь прилила к лицу -- я молчал. Полицейский повторил вопрос. Я ему ответил.

 -- А ты кто такой?

 -- Как ты смеешь мне так отвечать?

 -- А как ты смеешь со мною так говорить?

 Нахал налетел на меня совсем близко с кулаками. Палка моя была камышевая с тяжелым кистенем; я отступил на шаг, взял палку за нижний конец и, махнув кистенем перед его лицом, крикнул:

 -- Еще шаг, мерзавец, и я тебе череп раскрою.

 Он отступил и, обратясь к собравшемуся народу, повелительно крикнул:

 -- Возьмите его!

 Народ не двинулся.

 Я пошел, и полицейский поспешно пошел, но в другую сторону. Я спросил у людей дорогу на станцию и отправился по указанному направлению.

 Выйдя на главную улицу, на которой находилась почтовая станция, но до которой было еще далеко, я услышал позади себя скорые шаги и бряцание шпаги; это догонял меня тот же негодяй полицейский, но уже в мундире и треуголке.

 -- Теперь ты видишь, кто я такой. Видишь, что у меня,-- сказал он, показывая орден на груди.

 -- Я -- чиновник...

 -- И я чиновник; вижу, что негодяй и мерзавец. Жалею, что такому мерзавцу дали орден.

 В это время проходят какие-то солдаты с ружьями, очевидно не полицейские, и полицейский обратился к ним:

 -- Возьмите его! -- Солдаты едва на него взглянули и продолжали идти.

 -- Пойдем к городничему.

 -- Пойдем.

 Продолжая ругаться мы подошли к домику, в котором жил городничий. Я отворил в заборе калитку и вошел во двор. На ступенях деревянного амбара, под навесом, сидел отставной гусар в голубом старом мундире, в голубой фуражке набекрень, с огромными усами, и в руках держал хлыст, которым поигрывал; баба в амбаре брала муку.

 -- Я пришел к вам жаловаться на этого человека,-- сказал я, указав на полицейского, стоящего на некотором расстоянии сзади меня.

 -- Это мой чиновник.

 -- Вот на вашего чиновника я и пришел вам жаловаться. Он дерзкий, невежа и грубиян.

 Тут прервал меня чиновник:

 -- Ваше высокородие, на вопрос мой, кто он и есть ли вид, он меня при народе назвал мерзавцем.

 Городничий смотрел на меня.

 -- Да, я его назвал мерзавцем и хуже того, я ругал его такими словами, которыми не ругался никогда, потому что я не встречался никогда с таким грубияном. Он мог спросить меня вежливо и не говорить мне ты, не зная, кто я. При вежливом вопросе, я, конечно, ответил бы ему вежливо, и это не составляло для меня труда.

 -- Кто вы такой?

 Я объяснил и, признаюсь, хотелось усмирить разъярившегося полицейского и заставить быть несколько вежливее городничего.

 Я из Петербурга, сын сенатора Жемчужникова, родной племянник министра внутренних дел Льва Алексеевича Перовского и брата его генерал-адъютанта Перовского; еду из Черниговской губернии от Лизогубов, где не раз встречался с губернатором Павлом Ивановичем Гессе, который знает меня, а теперь еду к Галагану в Сокиренцы.

 Картина переменилась. Полицейский вытянулся, городничий переменил позу и сделал легкое замечание чиновнику, что следует всегда быть вежливым, а мне заявил, что иногда проезжают поляки, за которыми, по секретному предписанию министра, полиция обязана следить. Я потребовал вежливо, но настойчиво, чтобы полицейский извинился передо мною в его присутствии и, когда это было сделано, простясь любезно с городничим, я вышел из калитки и направился к станции.

 Окно нашей комнаты было еще отворено, и Лагорио спал. Я его разбудил и, к изумлению его, рассказал свое приключение. Скоро из двора Галагана приехала тележка, запряженная тройкой; мы сели и отправились в Сокиренцы. На главной улице города мы обогнали того самого полицейского, с которым у меня было столкновение, и смеясь послали ему рукой поцелуй.

 Года через два пришлось ехать через Прилуки вместе с губернатором Гессе, которого встречали с почетом; и на этой самой станции оказался тот самый городничий в свежем мундире. Гессе представил его мне, а меня ему.

 -- Мы давно знакомы,-- сказал я городничему,-- не правда ли? Садясь в коляску, я любезно простился с ним и уже дорогой рассказал Гессе о своем знакомстве.