Дни шли. Я и Бейдеман стали несколько спокойнее относиться к несчастному событию, приключившемуся с Федотовым. Мы отправились к нему на 11-ю версту, но нас не пустили, и объяснили это тем, что он в бешенстве кричит и буйствует, носится мыслями в небесном пространстве с планетами и находится в положении безнадежном.
Наконец нас пустили к Федотову. Мы навестили его два или три раза; но он уже был совсем не тот, каким изображен нами на рисунке {Портрет Федотова этого времени удачно сделан Бейдеманом на память для "Художественного листка". Оригинальный набросок находится теперь в собрании И. Е. Цветкова, а гравюра на дереве в брошюре А. И. Сомова "Павел Андреевич Федотов", 1878 года.}. Он весь как будто опух, шея была подвязана платком, лицо пожелтело, голос стал хриплым. Сознание настолько вернулось к нему, что он тотчас узнал нас. При последнем нашем свидании, боязливо оглядываясь по сторонам, он просил меня похлопотать, чтобы его взяли из больницы, потому что здесь его отравляют:
-- Посмотрите на меня, какой я стал!..
Доктор, карауливший за дверьми, вошел при этих словах:
-- Что вы сказали, Павел Андреевич? мне послышалось, что вы жаловались, будто вас отравляют.
-- Да!
-- Нет, мы вам даем хину, а не отраву.
-- Знаю я хину, это кора хинного дерева; я ее знаю, а вы даете мне совсем другое...
Поговорив еще немного, доктор оставил нас одних.
Доктор рассказывал нам после, что часто Федотов давал больным уроки рисования, рассадив их по местам; а случалось и так, что он говорил им поучения, стоя на столе, а они слушали его, стоя на коленях.
Два листа рисунков, деланных Федотовым в это время и другими сумасшедшими, мне удалось достать и сохранить. Глядеть на них со вниманием тогда я не мог, да и вообще трудно по ним составить понятие о состоянии ума и воображения рисовавших. И теперь, по прошествии сорока лет, я смотрю на эти рисунки с крайне тяжелым чувством. Тут есть и надписи, сделанные рукою Федотова, и его чертежи, но рука ему изменила: рисунок потерял всю стройность и прелесть. Всего замечательнее то, что лица, им нарисованные, как, например, император Николай Павлович, собственный портрет самого Федотова и проч. все настолько похожи, что можно сразу узнать их: но все они имеют вид сумасшедших {Рисунки эти находятся в моем собрании у И. Ник. Терещенко.}.
14-го ноября 1853 года А. Е. Бейдеман зашел ко мне сообщить, что Коршуновым еще накануне был послан сторож просить нас приехать, так как Павел Андреевич плох и желает видеть нас. Но сторож пропьянствовал всю ночь и явился только 14-го утром. Сейчас же мы взяли извозчика и отправились на 11-ю версту. Но Федотова в живых не застали, его только что обмыл и одел преданный ему слуга и друг Коршунов.
По рассказам Коршунова, П. А. перед смертью совсем пришел в сознание, приобщился и, сидя в вольтеровском кресле, поджидал кого-либо из друзей, но не дождался, и умер на руках Коршунова и больничного фельдшера.
Когда мы вошли, Федотов уже лежал на столе, в отставном мундире лейб-гвардии Финляндского полка. Мы поклонились ему до земли и, простившись с ним, уехали. Из знакомых его, до нас и при нас, никого не было.
Был назначен день похорон; и процессия должна была прибыть на Смоленское кладбище, где его ожидала вырытая могила. Улица, ведущая к кладбищу, была занята лавками, со всевозможными памятниками. Я и Бейдеман решили встретить похоронную процессию близ кладбища, завернули в находившуюся тут кондитерскую и расположились у окна.
Вслед за нами в кондитерскую вошел какой-то господин и тоже сел; через несколько времени он заговорил с нами. Оказалось, что он тоже прибыл для встречи тела покойного Федотова,-- это был известный писатель, редактор "Библиотеки для чтения" А. В. Дружинин, только что возвратившийся на днях из деревни. Тут состоялось мое знакомство с ним и обмен воспоминаний. Дружинин очень грустил, что лишен был возможности видеть перед смертью своего старого друга и проститься с ним.
Свободное копирование
