По субботам часть нашего кружка собиралась у Константина Александровича Булгакова, сына московского почт-директора, внука знаменитого Якова Ивановича Булгакова, екатерининского посла, который был заключен в Константинополе в Семибашенный замок. Константин Александрович был отставной гвардеец. В Петербурге ходили чуть не легенды о его шалостях, на которые тогдашнее начальство, даже сам великий князь Михаил Павлович, смотрели снисходительно. Я не буду о них рассказывать здесь, не буду поминать грехи его юности и неведения. Больной телом (он не мог ходить и передвигался по комнате в кресле на колесах), но бодрый и здоровый духом, отлично образованный, прекрасный рисовальщик, музыкант, без голосу обаятельно передававший суть страстных романсов Глинки, он заставлял любить и жалеть себя. Любить - за необыкновенно доброе сердце, жалеть - за растрату богом данных ему даров. В Петербурге по художественной части он принадлежал к обществу Брюллова, Глинки, Кукольника и Яненко, или, как он выражался, к обществу 'невоздержных'.
Он жил вместе со своим отцом в почтамте. Стены небольшого кабинета его были сплошь увешаны портретами бывших и настоящих его друзей; небольшое пианино, диван, стол и несколько стульев. Садовский посещал его чуть не каждый день, а Максин иногда пребывал у него от зари и до зари: придет, справится о здоровье и уйдет; потом опять появится, опять уйдет, - и так целый день.
Субботние посетители назывались 'субботниками'. Для них был заведен альбом, в котором они при поступлении в субботники собственноручно вписывали свои фамилии (у меня один альбом сохранился). Князь Петр Андреевич Вяземский значился в числе субботников. Проездом через Москву он бывал у Булгакова. М. Н. Лонгинов, остроумный Борис Алмазов, Рамазанов и Дюбюк были постоянными субботниками и оставили в альбоме много стихов. Каждый из субботников непременно должен был что-нибудь написать в альбом. Вечера были веселые. Живой, остроумный разговор, музыка, пение и застольные беседы, часто до утра. Нередко Михаил Семеныч Щепкин являлся сюда что-нибудь прочитать.
Большим утешением для общества служил Максин. Иногда он, среди оживленного разговора, вдруг задавал вопрос, совершенно не вытекающий из темы беседы. Например:
- Карл Францевич Рулье вчера в кофейной говорил, какой-то Фейербах написал замечательное сочинение, сколько я мог понять, против религий...
- Ну, а тебе что за дело? - спокойно заметил Булгаков.
- Странно, как цензура могла пропустить, - важно отвечал Максин.
- А вас религия, Петр Алексеич, интересует?
- И очень даже!
Прерванный разговор продолжался снова.
Во время музыки или чтения Максин становился в важную позу, делал серьезную мину и являл из себя вид знатока, прерывая иногда чтение замечанием.
Один раз собралось нас несколько человек у Булгакова в воскресенье утром. В этот день отец его был именинником. Мардарий (слуга Булгакова) докладывает, что у Александра Яковлевича сидит граф Закревский.
- А мне, черт его возьми! - отвечал Булгаков. - Не ко мне он, старый бз..., приехал.
Только что он произнес последнюю фразу, в дверях показался граф. Мы все вскочили, Максин прилип к стене, опустил руки по швам, вперил глаза в графа и замер... замер, как замирает воин во фронте, когда раздается команда' 'смирно'.
Граф, едва заметным движением головы, ответил на наши почтительные поклоны.
- Здравствуйте, ваше сиятельство, - встретил его Булгаков, слегка двинувшись в кресле.
- Сиди, сиди, не беспокойся, - предупредил его граф, опуская свое тучное тело на подвинутый ему Мардарием стул.
- А ты все болен? - обратился граф.
- Напротив: очень здоров! - весело ответил Булгаков.
Визит продолжался не более трех минут. Граф посоветовал хозяину вести себя осторожно, слушаться наставления врачей - и встал. Булгаков снова ерзнул колесами кресел; граф опять попросил его не беспокоиться - и вышел.
- Однако я в первый раз имел счастье так близко видеть его сиятельство господина московского военного генерал-губернатора, - произнес Максин по уходе графа.
- Что же, тебе лучше стало? - засмеялся Булгаков.
- Не лучше, а все-таки... высшее правительственное лицо в государстве... и с бланками.
- С какими бланками?
- Бланки имеет. Один только генерал-губернатор во всей России их имеет.
- Зачем ему бланки? - загорячился Булгаков.
- А вот зачем, - внушительно и авторитетно отвечал Максин, - по этим бланкам он может в Сибирь сослать.
- Так он тебя и без бланков сошлет. Скажет: Петр Алексеевич, надоел ты всем в Москве, - ступай ко всем чертям! Ты и пойдешь...
- Ну, не говорите!
- Да и у Иверской есть такое заведение, так там без всяких бланков сошлют.
- Верно, сошлют! Но там с проволочкой. Судить будут, а этот подмахнет бланк - завтра ты уж на этапе. Мне один знакомый чиновник из управы благочиния сказывал, что недавно такой случай был...
Кончался вечер, сонный лакей Мардарий провожал гостей, и в 'Субботник' заносятся следующие стихи (Б. Н. Алмазова):
У Щученко в доме,
В час заката звезд,
В память по Содоме
Был великий съезд.
Трезвый и степенный
Собирался люд.
Был тут Келль почтенный,
Максин и Шервуд,
Петя Безобразов,
И толстяк Борис,
И Борис Алмазов -
Все перепились.
Лонгинов Михайло
Капли не брал в рот,
Видно, он...
Потихоньку пьет...
А Алмазов Борька
И Садовский Пров
Водки самой горькой
Выпили полштоф.
Костя ключ от шкафа
Часто доставал
И изделья Яффа
Пил и одобрял,
Максин от коньяку
Вовсе не был пьян, -
Спиртового лаку
Требовал стакан...
Михаил Ефремыч,
Русский соловей,
Врачевал их немочь
Песенкой своей.
И под звуки арий,
Отягчен вином,
Между тем Мардарий
Спал глубоким сном.
Очень жаль, что стихи из 'Субботника', как имеющие частный характер, не могут быть напечатаны, а есть прекрасные.
Свободное копирование
