Глава четырнадцатая
БОЛЬШОЙ ДОМ В ЛЕНИНГРАДЕ
Размышления в этом направлении были безрезультатны и ненужны, но при сидении в одиночной камере оправдываемы, тем более что времени на них было более чем достаточно: около двух недель меня никто не беспокоил.
Распорядок дня в этой тюрьме был несколько иной, чем в тех, где я сидел в Москве; разница сводилась к тому, что подъём производился вместо 6 часов в 7, а отбой был не в 10, а в 11 часов. В безделье я целыми днями маршировал по камере до боли в ногах и полной усталости, а в фантазии гулял по Гельсингфорсу, встречал знакомых, разговаривал с ними т. п. Довольно быстро я сбился со счёта дней, и мне казалось, что я сижу здесь целую вечность. Санчасть, по моей просьбе, прописала мне рыбий жир, и я ежедневно получал столовую ложку его и шарик поливитаминов, что способствовало, видимо, заживлению язв на ногах, которые перестали сочиться.
В какой-то день после отбоя, когда я только что лёг, открылась комнатушка, и солдатская физиономия, подманив меня пальцем, осведомилась о моей фамилии, имени, отчестве и годе рождения и, выслушав мой отчёт, предложила одеться и идти к следователю. Путь, в отличие от Лефортово, был недалёкий, и я через маленькую дверь, соединявшую Внутреннюю тюрьму с «Большим Домом» (так именовалось помещение МГБ на Литейной улице, построенное на месте Окружного суда, сгоревшего во время революции), был введён в обширный кабинет следователя, имевший те же атрибуты, что и аналогичные места в Москве, но несколько более современные.
За столом сидел высокий полковник еврейской национальности, очень холёный, хорошо одетый и с хорошими манерами. Бросив в пепельницу окурок длинномундштучного «Казбека», он приятным баритоном приветствовал меня словами:
— Здравствуйте, Борис Вольдемарович, пожалуйста, садитесь, — указал мне на стул в некотором расстоянии от себя, стоявший рядом с небольшим столиком московского образца.
Я последовал его приглашению. Должен сказать, что это тоже было для меня новостью. Московские следователи, как бы долго они ни вели следствия и как бы милы с вами ни были, никогда не говорили ни «здравствуйте», ни «прощайте». При вашем вхождении в кабинет они просто кивали головой в сторону предназначенного вам стула, а при окончании аудиенции нажимали кнопку электрического звонка и говорили вошедшему солдату: «Возьмите», сделав лёгкое движение головой в сторону клиента.
— Я пригласил вас, чтобы познакомиться, — сказал мне ленинградский полковник, — мы здесь много о вас слышали, и нам будет интересно с вами побеседовать. Могу я предложить вам стакан горячего чая?
Я поблагодарил. Полковник нажал кнопку, и в комнату вошёл солдат, неся на маленьком подносике стакан дымящегося чая, на блюдечке лежали несколько кусков сахара и кусок лимона. Я понял, что стакан чая был частью системы допроса этого следователя. Впоследствии я выяснил, что он был не следователем, а начальником следственного отдела контрразведки Ленинградской области. Встав с места, он положил мне на стол коробку «Беломора» и коробку спичек.
— Курите, — сказал он, садясь на своё место.
Я обвёл глазами комнату, погружённую в полумрак. Все предметы были более модные, чем в Москве, и выглядели новыми, включая лампочки с металлическим абажуром на его столе. Только диван с высокой спинкой, обитый чёрным с красными маками кретоном, был несколько потрёпан и в одном месте запачкан ногами лежавших на нём людей. Я пил чай, полковник молчал и фиксировал меня глазами, как бы изучая. Я прервал молчание вопросом:
— Разрешите спросить: какая причина моего пребывания здесь? — Это вы скоро узнаете. Сейчас я вас попрошу рассказать вашу, так сказать, биографию. Кое-что мы знаем, кое-что нам неизвестно. Во всяком случае, мне было бы интересно прослушать всё из ваших уст.
Я удовлетворил его просьбу, пропустив то, о чём не считал нужным его осведомлять. Он меня не перебивал и по окончании рассказа поблагодарил за него и сказал:
— Теперь уже поздно, идите отдыхать, с вами ещё будут беседовать. Очевидно, желающие со мной беседовать не торопились, и ещё с неделю мне пришлось ждать нового вызова. Надежды на возвращение домой у меня угасли; мне явно предстояло новое следствие, но в чём оно будет заключаться, я не представлял себе и решил не ломать над этим зря головы.
Свободное копирование
