Примерно через месяц я расписал все стены стационара трафаретами и картинами, у которых рамы были тоже нарисованы на стене, а в коридоре в каждой двери появились надписи, гласившие:
Палата № 1 — женская
Палата № 2 — хирургическая
Палата № 3 — терапевтическая
Перевязочно-манипуляционная
и лозунги вроде: «В здоровом теле — здоровый дух» и т. д.
В середине лета у нас появился зубной врач. По моему представлению, зубные врачи были самыми лояльными гражданами Советского Союза, так как в лагерях за всё время моего десятилетнего там пребывания они встречались чрезвычайно редко, а если и встречались, то в большинстве случаев это были самозванцы или в лучшем случае зубные техники. Не представлял из себя исключения и рижанин по фамилии Лурье. Кроме всего прочего, он был до такой степени враль, что мог затмить самого Хлестакова. Среди его маловероятных рассказов я помню, как он старался уверить меня, что был женат на известной шведской артистке Гите Альпар.
Вначале его приняли всерьёз и, устроив ему зубоврачебный кабинет соорудили самодельную бормашину и достали кое-какие зубоврачебные инструменты, из которых он употреблял только щипцы для выдёргивания зубов. Но когда после недели практики его чуть два раза не убили пациенты, после удаления зуба катавшиеся с воплями на лужайке возле стационара, начальство решило проверить его квалификацию. Выяснилось, что он был просто вор из Риги, и притом мелкий, а в Ригу попал после присоединения её к Советскому Союзу. Карьера его как зубного врача на этом кончилась, и он попал в лесоповальную бригаду, где после недельной работы, не знаю нечаянно или нарочно, разрубил топором ступню так, что его отправили в лагерную больницу на излечение.
К концу лета 1947 года я справился с моим желудком, утолил хронический голод дистрофика, но избавиться от серии трофических язв на ногах не мог. Эти язвы в то время были настолько распространены среди заключённых, что из десяти человек ими страдали девять. Впоследствии они, правда, прошли, но следы остались на всю жизнь.
Коснусь здесь работы лагерных стационаров вообще, чтобы не возвращаться к этому вопросу позже. Санчасть обязательно возглавлялась «вольным» врачом или фельдшером; в случае недостатка таковых начальником санчасти бывали медицинские сёстры, но редко. Материально такой врач был обставлен плохо: его оклад колебался между 800 и 1000 рублями в месяц.
Ему предоставлялась двухкомнатная квартира с отоплением и освещением, но за это делались кое-какие вычеты. В помощь ему давались один или два врача из заключённых, которые числились фельдшерами. Был и фельдшер, но он числился старшим санитаром и часто замещался лицом из заключённых, не имеющим специального медицинского образования. Кроме того, при санчасти состоял «статистик» из заключённых со специальными функциями, о которых я скажу ниже. Пара санитаров тоже из заключённых числилась дневальными. «Вольный» врач, а в его отсутствие заключённый врач, ежедневно отчитывался по телефону перед отделением санотдела, сообщая туда, сколько больных, чем они больны, сколько амбулаторных больных и сколько за день умерших, а также указывая, сколько за последние сутки больных было отправлено в центральную больницу. Начальник отделения санотдела ежедневно передавал все эти сведения в сануправление лагеря.
В некоторых лагерях мне пришлось видеть аптекарей, вернее, фармацевтов, но они встречались редко. В распоряжении санчасти имеется стационар на количество коек, могущих удовлетворить потребности данного лагпункта. Количество это было весьма относительным: как только в лагере распространялась какая-нибудь эпидемия, например, гриппа или дизентерии, количество больничных коек увеличивалось за счёт жилых бараков, население которых выселялось в другие бараки. После ликвидации эпидемии стационар возвращался к своим старым нормам. На население лагеря в 2000 человек в стационаре было обычно 20–30 коек.
При более серьёзных заболеваниях больных отправляли в лагерную больницу, занимавшую целый лагпункт и обычно называвшуюся сангородок. Так как туда списывали всех, у кого можно было предполагать «летальный» исход, то смертность на лагпунктах была небольшая, главным образом в силу несчастного случая или внезапности (разрыв сердца и т. д.). Какова была смертность в больницах, мне неизвестно.
Больница держала у себя только акутных больных, а хроников отправляли на инвалидные лагпункты, где для наиболее слабых создавался «полустационар» в какойнибудь секции обыкновенной барака.
При поступлении в стационар заключённый должен был сдать дневальному, исполнявшему обязанности заведующего хозяйством, всю одежду и получал нижнее белье от санчасти. На другой день по поступлении он перечислялся на «лазаретный паёк», который был несколько лучше общего питания. Разница в столе варьировалась в зависимости от обстановки и наличия продуктов. Обыкновенно стационар обслуживался общей кухней, но в отдельных случаях, например на 15‑м лагпункте Вятлага, санчасть имела свою кухню и своего повара, а так как по штату такового не полагалось, то он числился больным.
Заключённый, попавший в стационар, даже если ему не было нужно всё время лежать в постели, не имел права выходить из стационара и двигаться по зоне.
Обыкновенно при стационаре было помещение для амбулаторного приёма, который производился в большинстве случаев заключёнными врачами. Утром перед разводом на приём могли явиться только заключённые, которые заболели ночью, и при наличии уважительных причин врач освобождал их от выхода на работу. На вечерний приём мог прийти кто угодно, но для этого он должен был записаться у «статистика санчасти»; последний вносил его в специальный журнал и доставал его личную карточку, в которой были отмечены такие данные, как фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, а также все заболевания и посещения амбулатории с отметкой врача о роде болезни и лечении её.
Мне казалось странным, что карточка эта не сопровождала заключённого, когда его перебрасывали на другой лагпункт, там он начинал всё сначала. Это вызывало иногда недоразумения, весьма неприятные для заключённого, так как у него могли быть повреждения, трудно определяемые при обыкновенном осмотре.
Свободное копирование
