|
|
III. Однажды, помню, сидя перед теплиной, я спросил Андрея: - Ведь теперь на гумне пусто? Никого там нет? - Кому же там быть! - ответил старик. - Разве что "гумённый" шатается... Я тотчас же насторожил уши: для моего любопытства открывались новые горизонты. С "гумённым" я до тех пор не был еще знаком. - "Гумённый"! Кто же это такой? - переспросил я. -- Да кто ж его знает... - вполголоса промолвил Андрей. - Мало ли на свете всякой нечисти, прости Господи... Банный, домовой, кикимора... - Какой же из себя "гумённый"? - приступал я. - А такой высокий-высокий, волосья желтые, длинные, и балахон на нем тоже желтый, длиннеющий... - пояснял Андрей. - Кто ж его видел? - Люди, сказывают, видали! - А ты не видал? - допытывался я. - Нет, не хочу врать, сам не видал, не доводилось... - признался старик. - А что он делает на гумне? - Да так... болтается по ночам около овина... иной раз соломой зашуршит, пугает, значит... - ответил Андрей. Я оглянулся назад, на притворенную дверь. Сумрак уже сгущался над полями. - Ну, Андрей, вот что я тебе скажу... - рассудительным тоном начал я, немного погодя. - Все это пустое... Ни домовых, ни банных, ни гуменных - ничего этого нет. - Ты, пожалуй, скажешь, что и кикиморы нет? - с лукавой, многозначительной улыбкой спросил меня старик. - Конечно, нет! - ответил я. - Ну, уж нет, батюшка! - шепотом, но с жаром заговорил Андрей и даже приподнялся на локте. - Кикимора-то, почитай, в каждом дому есть... А только она ведь не злая, вреда, то есть, человеку не приносит, а побаловать - ее дело. Вот ежели, примером сказать, оставить что-нибудь на столе на ночь, либо поставец 1) [Поставец -- шкаф для посуды и для всякой домашней мелочи] не притворить плотно, она уж все перешарит, перетрогает, а иной раз и стукнет и брякнет чем-нибудь... Ежели какой парень гармонию на ночь не уберет, так уж она, братец ты мой, непременно поиграет на ней, - тихонько-тихонько поиграет... - Ты говоришь: она в каждом доме бывает?.. Так где же она живет? - спросил я. - А прах ее знает... кое-где... Может, под печкой, али в подполье... Ведь у нее сто ухоронок в дому... - пояснил Андрей. - Все это вранье! Никаких кикимор на свете нет! Папа и мама мне говорили, что старинные люди верили в них, но что все это выдумки! - заговорил я довольно решительным тоном, хотя, признаться, здесь, в подовине, в полутьме сумерек, являлись у меня какие-то смутные сомнения по поводу кикимор: внушительный шепот старика порой оказывался убедительнее доводов рассудка. - Ведь никто не видал кикимор! - заметил я. - Как "никто не видал"? Нет, батюшка, это уж ты оставь! - с азартом зашептал старик, оглядываясь по сторонам. - Мой дедушка-покойник - царство ему небесное! - сам своими глазами видел ее... - Где ж он ее видел? - спросил я, подвигаясь поближе к своему собеседнику. - А на реке... Один раз пришел он на реку верши ставить, - уж этак поздно было, вечером... Смотрит, а под самым берегом, под кручей, она и сидит на камне... Сидит, знаешь, в одной рубахе, на колени облокотилась, пальцы в волосы запустила. А волосья-то длинные-длинные, нечесаные... Как дедка-то увидал ее, испужался до смерти, верши бросил да, давай Бог ноги, бегом домой... Бежал, говорить, так, что просто дух захватило... Насилу отдышался... - А дедушка рассказывал, какова она с виду? - перебил я рассказчика. - Да так, как бы тебе сказать, - в роде старушонки, этакая махонькая-махонькая, как будто маленько горбатенька, ноги кривые, а рыла-то ейного дедка не видал... - Может быть, какая-нибудь женщина приходила купаться... - заметил я. - Эвона! - с усмешкой отозвался старик, качнув головой и, очевидно, признавая мое возражение крайне легкомысленным. - Гм! Что ведь сказал!.. Пойдет баба за три версты от деревни купаться, да и то поздно вечером... Да и дед-то, слава Богу, не пьян был и речей пустых не любил... Неужто бы он бабу от кикиморы не отличил?.. Хоть, это точно, есть у нас бабы оченно на кикимору похожи... - немного погодя, в задумчивости почесывая затылок, промолвил старик про себя. Несмотря на занимательные рассказы Андрея, дававшие богатую пищу моей детской фантазии, я все-таки говорил себе, что нельзя, не должно верить ни в "гумённых", ни в "кикимор". У нас в доме нередко подтрунивали над этими созданиями народной фантазии, и мне было бы очень совестно, если бы я хотя на минуту сознался в том, что я верю в лешего или в домового и боюсь их. Их нет, - конечно, нет!.. Но в тот вечер, возвращаясь домой потемневшим полем, я почему-то все озирался по сторонам, как будто ожидая увидать что-нибудь особенное, необыкновенное; назад я не оглядывался, и чем ближе подходил к усадьбе, тем более ускорял шаг. Когда я подходил уже к околице, в густых лопухах, росших вперемежку с крапивой, у самой изгороди, вдруг зашевелилось что-то черное, и два зеленоватых огонька ярко блеснули в вечернем сумраке. Сердце мое тревожно забилось, и неприятные мурашки пробежали по спине. В то же мгновение наш черный кухонный кот, как сумасшедший, выскочил из лопухов, вероятно, испугавшись меня, перемахнул через изгородь и скрылся где-то за птичьим двором. - Фу, дурак какой! - сердито прошептал я по адресу удравшего кота. |