Голгофа - 119

 10
 Стояли тёплые майские дни. Детвора стайками разбрелась по усадьбе детдома. Девчонки соревновались, кто из них дольше продержится на скакалке. Мальчишки, выпускники – семиклассники, обсуждали проблемы: куда, поступать учиться – в фзо (фабрично заводское обучение) или ремесленное училище. 
Малышня гоняла по двору мячик, изображая нечто вроде игры в футбол. Некоторые, неприкаянные, вроде нас с Корлябкой сидели на брёвнах, прижавшись к нагретой солнцем стене дровяного сарая, предаваясь тоске по семье потерянной в круговерти жизни. А мы с Корлябкой планировали побег из детдома, так как недавно подслушали разговор между воспитателями о том, что нас скоро отправят в колонию. Решив держаться вместе, каждый из нас поделился своей историей.
 Я узнал, по какой причине стал беспризорником мой друг. Отец его в самом начале войны погиб на фронте. Мать, надорвавшись на трудовом фронте (мы уже знали, что так называлась не нормированная работа в тылу), заболела и умерла. Нищие дед с бабкой занялись воспитанием Корлябки. От них он сбежал: не захотел быть попрошайкой. Корлябка, как страшную тайну, рассказал, что верит в бога, но не во Христа, а в Будду. 
Житейские обстоятельства привели его к этой религии: на базаре в Улан-Удэ попался на воровстве - украл вяленую рыбину. За это его избили до полусмерти и бросили умирать возле помойки. 
- Очнулся, - рассказывал Корлябка, - в тёмной комнатушке, на лежанке. Выходили меня монахи – буддисты. Жили они в подземном убежище, которое я принял за комнату в доме. Из подземелья, пока не выздоровел, не выпускали на улицу. Видел, как они молились, - продолжал Корлябка, - монахи сидели полукругом, бубня не понятные слова. Под этот бубнёж я вроде засыпал, но видел всё, что происходило вокруг меня. Монахи научили меня так засыпать, - Корлябка замолчал, наверное, решая, стоит ли до конца раскрывать свою главную тайну, но решился, - обучился монашеским обрядам и стал буддистом. А настоящее моё имя – Банай Очиров, - закончил свой рассказ, пока ещё для меня Корлябка.
 Разумеется, и я рассказал о своих злоключениях, назвавшись своим настоящим именем – Лёвкой Тарасовым. После таких откровений мы поклялись в вечной дружбе.
Корлябка предложил мне обучиться монашеским обрядам, я согласился. Для начала мы решили по - буддистски уснуть. Сели рядышком, опершись спинами о стену дровяника, закрыли глаза. Корлябка не смог вспомнить слов обращения к Будде и поэтому, чуть приоткрыв рот, гудел голосом. Велел также делать и мне. Мы сидели с закрытыми глазами, гудели и монотонно раскачивались взад и вперёд. Вскоре всё вокруг нас исчезло, в голове стоял туман. Казалось, мы парим над землёй. Было ощущение неимоверного покоя и счастья. И вдруг для нас всё пропало: Корлябку и меня за уши дёргала воспитательница, да так, что мы оба закричали от боли. Она тоже кричала:
- Вы что, совсем очумели! Все дети как дети! А вы сидите и колотитесь головами о стену дровяника, да ещё воете на весь двор!
Так, держа нас за уши, и привела к директору.
Директор, узнав, что произошло, отпустил воспитательницу и обратился к нам:
- То, что вы проделали, опасно для здоровья. Это называется трансом. Кто вас научил?
Корлябка рассказал. На что директор заметил:
- Монахи умеют входить в транс и выходить из него без вреда для себя, но я вам запрещаю такие “игры”.
С этого дня за нами постоянно кто-нибудь из воспитателей присматривал. Мы решили, что нас вот-вот отправят в колонию и стали готовится к побегу - запаслись хлебом и спичками. И в одну из тёплых майских ночей, дрожа от возбуждения и страха, наспех оделись, прихватив одежду Крыски (так отомстили ему за обиды), выскользнули из спальни в темноту коридора. Из комнаты дежурного воспитателя через приоткрытую дверь полоска света высвечивала марш лестницы, ведущей на первый этаж к заветной двери – выходу из здания.
 Бежали к железнодорожной станции, казалось, что за нами кто-то гонится, но оглянутся не давал страх. Вскоре очутились на вокзале возле медленно двигающегося товарного поезда. Не раздумывая, забрались на смотровую площадку последнего вагона, где обычно находился охранник. Нам повезло: никого. Состав убыстрял ход, и мы с облегчением вздохнули: “удрали!” Возбуждение покинуло нас. От утренней свежести замёрзли. Замерзая и своеобразно греясь, колотя друг друга кулаками, не заметили, как паровоз втащил состав на станцию Нижний Тагил. Было позднее утро. На железнодорожных путях стояли составы. Гудки паровозов, их пыхтение паром и свистки маневровщиков нас не пугали. Наоборот, мы чувствовали себя от свободы на “седьмом небе”. Спросили проходящего мимо железнодорожника скоро – ли наш состав тронется. На что получили ответ:
- Пойдёт на расформирование, а вагоны под загрузку. Так что, дуйте отсюда! – немного подумав, спросил, - на юга драпаете?
Мы честно ответили:
- Нет, в Свердловск, а потом домой.
Железнодорожник ничего не ответил, покачал головой, то ли одобряя наше решение, то ли осуждая, и пошёл дальше. Подлезая под вагоны, пересекая таким способом железнодорожные пути, мы вскоре очутились на перроне вокзала. Ни кто не обращал на нас внимания. Терзал голод. Рассматривали публику с одной лишь целью: нельзя - ли у кого поживиться едой. Так, следуя за пассажирами, оказались в привокзальной столовой. Несколько в стороне от общего ряда столов заметили столик. На столике стояли тарелки с котлетами и хлебом. Вот она еда - бери и ешь! Схватили по тарелке и, не отходя от столика, принялись утолять голод. Сначала Корлябка, а за ним и я завопили от боли, когда нам официанты драли уши: оказалось, что столик – то был раздаточным. Официанты привели нас на кухню. Повара и официанты решали нашу судьбу: отпустить или сдать в милицию. Честно рассказали кто мы, откуда и куда держим путь, дали честное слово, что поедем домой. Нас не только отпустили, но и сытно накормили и на дорогу дали две буханки хлеба. Окрылённые таким отношением к нам отправились в город, прежде узнав, что поезд на Свердловск будет вечером.