Голгофа - 88

 16
В один из таких бесконечно долгих дней, когда, казалось, никогда не наступит вечер и никогда не придёт с работы мама, а лишь слышишь занудливое ворчанье сестры за моё недомогание, наконец, пришла мама. Она не хотела ни с кем говорить, не ответила даже на вопрос бабушки: «Что случилось?», ходила по комнате и только вздыхала. Я лежал в постели и считал, сколько раз она вздохнёт, направляясь из одного угла комнаты в другой. Бабушка присела на край кровати, гладила меня по голове и приговаривала:
- Ну, что же ты всё лежишь и лежишь, пора поправляться. Скоро к отцу в город переезжать будем.
- Бабушка, а почему?
- Спроси маму, она расскажет.
Мама, ответила, что ждёт приезда отца и тогда мы всё и узнаем. В воскресенье вся семья была в сборе. За столом сидели мама с отцом, сестра со старшим братом Аркадием и я скособочившийся между родителями. Бабушка стояла у окна и наблюдала за Полиной, игравшей с младшим братом – Сашей. Мама рассказывала, что директор совхоза Кремлёв решил особо отметить наступление первого послевоенного Нового года – 1946. Весь свой директорский ресурс использовал, чтобы народ запомнил этот праздник: возле конторы стояла громадная сосна, увешанная гирляндами электрических лампочек; на ветвях раскачиваемых ветром, позванивали стреляные винтовочные гильзы; вечером электрические лампочки сияли, создавая на снегу шевелящиеся тени от качающихся ветвей. В конторе уставили столы с угощением: солёные грибы, квашеная капуста в мисках вперемежку с огурцами, варёный картофель, и на выструганных досках жареное мясо свиньи, зарезанной на ферме по случаю праздника. Браги заготовили несколько фляг. Праздник удался: плясали, пели, и, разумеется, всякие занятные истории рассказывали. И было что рассказать. Фронтовики, гордые победой над немцами, рассказывали случаи из военной жизни. Тыловики делились своими «радостями» жизни во время войны. Все сходились на том, что вот теперь, заживут они достойно, не хуже чем живут разные народы за границей. Натерпелись мол, хватит! Мы, что хуже всех в мире что ли?! Вот и наш вождь товарищ Сталин говорит: «Жить стало лучше, жить стало веселей!». Произносили не раз тосты за великого Сталина, выпили не одну кружку браги за его здоровье.
 Захмелевшие мужики развлекали друг друга анекдотами. Кремлёв тоже язык за зубами не держал, но своими шутками больше насторожил пьяную компанию, чем насмешил. Надо же было ему так расслабиться, что через анекдот он озвучил то, что все и так знали, но боялись вслух об этом говорить. 
- Ну, и какой же анекдот рассказал ваш директор? – спросил отец, и мама пересказала анекдот.
 – Война закончилась. Победитель - фронтовик пришёл на радиостанцию и попросил дозволения по этому случаю произнести речь по радио.
 - Ты что сдурел?! Без указания сверху не положено, – ответили ему, а фронтовик упёртый был и всё твердит своё. - Разрешите хотя бы несколько слов сказать. – Не положено! – один ему ответ. А фронтовик стоит на своём. – Ну, так разрешите хотя бы одно слово сказать! – подумали – подумали начальники и решили. – Да, пусть скажет одно слово, уважим фронтовика, - уцепился фронтовик двумя руками за микрофон, набрал воздуха в лёгкие, да как закричит: «КА-РА-УЛ!» - Ты что сдурел! – зашумели на фронтовика начальники. - И какой толк от твоего крика?
- Толк есть, - ответил фронтовик. – Не всё в отечестве хорошо, если по радио на весь мир КАРАУЛ кричат!».
Отец выслушал маму и покачал головой:
- Ваш директор хватил видно лишнего!
- Думаешь, он остановился! Нет, наш директор разошёлся и «посмешил» народ ещё несколькими анекдотами, после которых его до бесчувствия пьяного отнесли домой.
- Что за беда. Подумаешь, рассказал Кремлёв пару крамольных анекдотов. Да, за такими анекдотами далеко ходить не надо: в Росси вся жизнь сплошной анекдот! - успокоил маму отец.
- Говоришь, «подумаешь», рассказал анекдот! – мама с иронией в голосе ответила отцу. - Да, только Кремлёв с женой вдруг в одночасье заболели раком и были отправлены в больницу. Если бы было так! Сегодня мы узнали, что Кремлёвых арестовали за антисоветскую пропаганду, а слух об их заболевании особисты распространили по совхозу, чтобы остальные участники праздника не разбежались, - успокоившись, сказала главное. – Нас, специалистов особисты допрашивали, что и как говорил Кремлёв, и какова была реакция слушателей его антисоветской пропаганды. Вспомнила 1936 год и сообразила, что надо сказать, когда дошла очередь до меня! В протоколе особист с моих слов записал, что я из-за болезни детей рано ушла с праздника и не участвовала в застолье и по этой причине не могла ничего сообщить по существу антисоветской пропаганды Кремлёва. Особист, оформляя протокол, съязвил в мой адрес: «Хитришь женщина, не желаешь врага изобличать. Ничего, правду и без тебя выясним – найдутся патриоты!»
- Что тут скажешь! Молодец! Наука 1936 года, кажется, и тебе оказалась полезна, - засмеялся отец. – Как видишь, с тех пор в нашем отечестве ничего не изменилось. По-моему, ещё страшнее жить стало, - отец замолчал и закурил.
- Кроме Кремлёвых арестовали бухгалтера, - сообщила мама. – А мне предложили уволиться и съехать с квартиры в месячный срок: учли болезнь моих детей, приходили проверять – больны ли они. Светлану пришлось уложить в постель, Лёвка и так был плох. А Сашка во время проверки такой рёв устроил, что понятые с особистом поспешили покинуть наше жилище. Не очень-то поверили мне особисты, но и не тронули нас, наверное, времена настали немного другие. Так что переедем жить к тебе. Корову с собой заберём, иначе будем голодать. Готовь для неё стайку. Прочую живность пустим под нож.
Как гласит народная мудрость – «пришла беда – отворяй ворота!» - и посыпались одна за другой беды на наше семейство.
 Бабушка по случаю праздника крещения Господа, не дождавшись, в гости дяди Вани, решив, что он занедужил, собрала угощение и пошла, навестить больного. Вскоре вернулась домой, села у стола, долго смотрела на огонь, полыхавший в чреве русской печи, и вдруг разрыдалась. Мама бросилась к бабушке:
- Что случилось?!
- Иван умер, - шепотом ответила бабушка. – Умер, наверное, несколько дней тому назад: в доме не топлено, а сам окоченел от холода.
 Мама с бабушкой ушли снаряжать покойного в последний путь. Вечером вернулись домой, сделав всё, что требовалось для похорон: переодели оттаявшее тело покойного в чистую одежду, уложили его в гроб, изготовленный в совхозной столярке. Посидели возле покойного, припоминая случаи из его непростой жизни, решили, что Ивана следует похоронить, по христианскому обряду: он и христианин, и был в жизни когда-то знатным человеком, и был воином, с честью служившим России. А что решил остаток жизни провести, отрешившись от земных благ и в безвестности - не нам его судить, так видно ему Господом было ниспослано. Не решаясь пригласить из города священника, и тем более везти покойного для отпевания в церковь (и так к нашему семейству в последнее время местные власти стали присматриваться по непонятной для нас причине), бабушка, как стемнело, ушла в дом к покойнику. До утра при свете керосиновой лампы читала над покойным псалтырь.
 Захоронили Ивана на деревенском кладбище. Народу на похоронах было всего ничего – мама с бабушкой, да два мужика, которые выдолбили в замёрзшей земле могилу. Дома помянули Ивана – за столом сидели мама с бабушкой да два мужика – помощники и мы с сестрой, а Полина, занимавшаяся с младшим братом Сашей, так и не подошла к нам.
 Спустя неделю после похорон Ивана в дверь нашего дома постучались два человека, представившись следователями по особо важным делам. На вопрос мамы: «Чем наше семейство заслужило такую честь?» услышали довольно грубый ответ:
- Ещё спрашиваете! Врага привечали в своём доме!
- Какого такого врага?! - удивилась мама.
- Дворянина, недобитую контру!
- Вы что сдурели, белены объелись! – закричала мама.
- Не придуривайся, нам всё известно! - хамили следователи.
Из другой комнаты, услышав словесную перепалку, вышла бабушка и принялась ругаться:
- Холера вам в бок! Я покажу вам кто контра, а кто не контра! А что вы оба дураки и так видно!
 От такого напора пожилой женщины и от того, что их не боятся, особисты взбесились. Привыкшие к запуганности людей, подозреваемых в чём-либо противозаконном, стали хвататься за то место, где обычно висел наган, но, увы! Времена были уже не те, и на подобные задания начальство отправляло особистов без оружия. А бабушка наступала на них, не говорила, а кричала:
- Идиоты! Этот дворянин с германцами ещё в 1914 году воевал! Здесь, у вас в Сибири советскую власть устанавливал….
 Бабушке особисты не дали договорить, прервав её речь очередной грубостью:
- А вот сейчас выясним, как он Советскую власть устанавливал! Где вы его прячете? Дом его пуст и нас честные граждане направили к вам!
Тут уже и мама не выдержала:
- Валяйте, идиоты, ищите! Могилу Ивана ещё и снегом не занесло - ступайте на кладбище!
Произошла немая сцена: особисты замолчали и сразу как-то сделались ниже ростом, не прощаясь, ушли, осторожно прикрыв за собой дверь.
 Несколько дней прошли за сборами к отъезду в Новосибирск. Были упакованы в узлы почти все вещи. В ящиках, переложенная сеном, лежала бьющаяся посуда. Бабушка с мамой разделали накануне зарезанную свинью, и слегка посолив мясо, сложили его в ящики. Кроме одной, были зарублены куры, заморожены и уложены в мешки. Мы готовы были к отъезду и ждали отца. Вместо отца приехал вежливый особист, но изображавший из себя строгого представителя власти, облечённого всякого рода правами: подозревать, обвинять, арестовывать и на своё усмотрение применять оружие, защищая устои Государства. Не войдя в дом, прямо с порога сей представитель власти будто, опасаясь, что его вопрос может услышать тот, кому не положено, прошептал:
- А где прячется гражданка Максимова?
- С какой это стати я должна прятаться, - вышла из дома бабушка. – Я у себя дома. Какое, служивый, у вас дело до меня?
- Пройдёмте со мной в контору, там и поговорим, - предложил особист.
- Да, уж лучше, поговорим дома. Да, и дочь должна подойти. Проходите, раздевайтесь, чайком погреетесь, вот и поговорим.
Особист согласился: видно промёрз с дороги, да и подозреваемая – всего-навсего старуха и было неудобно ему перед людьми вести её в контору по улице. Пили чай, рассматривая друг друга. Бабушка мысленно жалела особиста – молодого парня, думая о нём, что он так и проживёт всю жизнь подручным сатанинской власти. Особист, в свою очередь думал, «какого чёрта начальству нужно от старухи, если она и в чём-то подозревается?». Но, исполняя служебный долг, заглянув в бумажку, которую достал из планшетки, приступил к допросу:
- Надежда Харитоновна, к нам поступили два заявления от граждан. В одном – указано, что вы пригрели врага, какого-то притаившегося дворянина. Этого человека, как говориться, Бог прибрал: «нет человека – нет проблемы», как сказал когда-то наш вождь товарищ Иосиф Виссарионович Сталин. В другом заявлении сообщается, что вы были в оккупации и сотрудничали с немцами. Что скажете по этому поводу?
Бабушка вышла из-за стола, посмотрела пристально на особиста, вскочившего с табурета, усмехнулась:
- Присядь, служивый, потерпи чуток, я сейчас, - ушла в другую комнату, оставив за собой дверь открытой, и принялась перебирать в сундуке бумажки. Опёршись плечом о косяк дверного проёма, особист настороженно следил за действиями бабушки. – Читай! –бабушка протянула ему вдвое сложенный листок бумаги.
 Особист несколько раз прочёл текст и по мере того, как он осмысливал содержание документа, на его лице всё явнее проявлялось удивление. Осмыслив до конца всё, сел на табурет и заговорил:
- Надо же, вот сволочь! Так оговорить человека! Надежда Харитоновна, с вашего разрешения, я возьму этот документ и доложу начальству по его сути.
- Конечно, конечно! Вот вам бумага, вот и карандаш – снимите копию и предъявите её начальству: документ этот - моя охранная грамота от подобных случаев, он должен остаться у меня.
 Особист зачитал вслух скопированный текст и попросил бабушку расписаться под его подписью и сделанной им приписки, что копия снята с оригинала документа. Так я услышал ещё раз, но уже из уст чужого человека, что бабушка с дедушкой партизанили на Смоленщине.
 Вечером того же дня за чаепитием, когда семейство успокоилось от посещения нашего дома особистом, бабушка разговорилась. Вспоминала, как в далёком 1914 году проводила на войну с германцами старшего сына Николая, и как каждый день вчитывалась в строки газеты, боясь обнаружить его имя в списках павших на полях сражений. Однажды в газете было пропечатано имя «Николай Садовой, унтер-офицер …» и бабушка рассказала, что сразу всё поплыло у неё перед глазами, но справившись с собой, разобрала, что имя её сына в списках награждённых. По этому поводу в доме был праздник. А через несколько дней семья бежала на Восток, в Россию: фронт приблизился вплотную к усадьбе, и от потока беженцев можно было сойти с ума. Запив чаем, бабушкин рассказ о далёкой от нашего времени войне, мы с сестрой упросили рассказать бабушку о том, как они с дедом партизанили на нашей войне. Бабушка сначала отнекивалась, но потом с горечью в голосе рассказала о тех новых порядках, которые устанавливали немцы на оккупированных ими территориях.
 Не успел фронт удалиться от Духовщины, как из Германии наехали «новые хозяева». С помощью полицаев – выродков из местных жителей, когда-то обиженных советской властью, но напрочь забывших, что они русские люди, новые хозяева обчистили дома и амбары колхозников – выгребли зерно, картофель и отобрали всю живность, якобы для прокорма вояк фюрера. Эшелоны с награбленными продуктами уходили в Германию. Мало того, колхозников принуждали работать на новых хозяев. Крестьяне почувствовали на себе все «прелести» нового порядка. Особенно усердствовала некая Зельда, новоявленная помещица из бывших русских, удравших в двадцатые годы за границу. Она объезжала на лошади в сопровождении двух полицаев «свои» владения, и недовольство результатами труда крестьян выражала ударами хлыста по их спинам. Зельда считала, что бывшие колхозные угодья и приписанные к ним крестьяне её собственность.
 Недолго Зельда хозяйствовала на наших землях: однажды уехала по каким-то делам в Ярцево, как всегда в сопровождении полицаев, и по дороге затерялась. Немцы всю округу обыскали, но нашли лишь повозку, затонувшую в болотной жиже, а от помещицы – шляпу, да хлыст лежащие на булькающей болотными пузырями болотной бездне. Как и что произошло с Зельдой одному Богу известно, да ещё двум полицаям, которые вскоре объявились в одном из партизанских отрядов. Мы с сестрой радовались тому, что злая помещица утонула в болоте, но бабушка погасила наше ликование:
- Недолго колхозники отдыхали от Зельды: приехал из Германии новый хозяин, и всё вернулось «на круги своя», как бы сказал ваш дедушка, - и бабушка перекрестилась.