В недрах общественности
Пока шли переговоры с Кремлем, в Москве только и разговоров было, что о Комитете. "Общественность" за это время развернула все свои фланги. Их было несколько. В центре встали люди, которых не надо было ни звать, ни разъяснять им идею Комитета: люди, сразу решившие, что дело это они должны делать. Затем два фланга. Один -- колеблющийся. Идти или не идти? Были старые общественники, по три или даже по четыре раза записывающиеся в Комитет. Запишется, -- позвонит: "Я выхожу". "Пожалуйста". Снова звонит: "Я передумал. Запишите меня". "Пожалуйста", и т. д. На этих людей было жалко смотреть: и хочется, и страх берет... Чего боялись? Двух вещей: "мнения непримиримых" и "подлости большевиков". Некоторые приходили и спрашивали в упор: "А прирожденную подлость большевиков вы учитываете?". "Да учитываем". Другие приходили на собрания, обрабатывающие текст декрета и разражались филиппиками на "соглашательство", грозили "анафемой будущей России" и т. д. Особенно памятен мне один из этих грозных обличителей... Не хочется называть его имени... Он говорил, что мы "порочим общественность", что мы "навсегда стираем ее имя" и т. д. В Комитет он не вошел. А когда уже весь Комитет сидел в тюрьме и некоторые члены его были под угрозой смерти, этот моралист подарил большевикам свое имя и свое участие в деле, дававшем им и гарантию, и укрепление... Буквально, мы башмаков не успели износить... А его имя уже красовалось, как имя "незаменимого спеца"...
Это был самый неприятный тип людей. Центр постановил: никого не уговаривать и включать в список лишь тех, которые без всяких уговоров понимают необходимость этого дела. В самом деле: не маленькие... Должны же знать, на что идут и как "порочат" свое имя...
А потом был фланг, особенно старавшийся именно об этом: чтобы русская общественность не "опорочила" своего имени. Этот фланг развил широкую агитацию против дела Комитета. Во главе агитации были С. П. Мельгунов и В. А. Мякотин. Нам особенно важно было притянуть к делу деятелей кооперации. Это была тогда все еще живая сила, активная и в деревнях, и в провинциальных городах. Центр ее, Московский народный банк и прилегающие к нему организации сразу же вошли активными членами Комитета. В других организациях кооперации вел агитацию В. А. Мякотин все на ту же тему: не идти, не "пачкаться"... В некоторых организациях промысловой кооперации имел успех: выносили постановления: не идти.
В нашей квартире происходили почти непрерывные заседания. На некоторых бывало человек по 70. В одно из таких заседаний как грозный вихрь ворвался С. П. Мельгунов: пришел обличать. Я его встретила, увела в отдельную комнату и просила его не заботиться о погибших, об отпетых людях: они уже утратили всякое представление о морали и уговаривать их бесполезно... Что же касается его волнения, то оно, по меньшей мере, беспредметно: никто из членов Комитета не обращался к нему с просьбой об участии... Чего же волноваться? Такие, как он, и охраняют "общественность" от упреков в "падении"...
Да, это была пытка... Пытка главным образом потому, что в этих заботах об охране "чести общественности" совершенно уплывал из поля зрения основной вопрос: ну, да, честь, честь... А как же помощь голодающим? Умыть руки?
Любопытно в этом смысле настроение покойного H. H. Кутлера. Мы его привлекли в Комитет в очень тяжелый для него личный момент: он только что отсидел, кажется, год в большевистской тюрьме, был очень подавлен, нервен и болен физически. Подняв свои умные, много видевшие глаза, он внимательно слушал нашу речь об идее Комитета. Затем задумался, молчал.
-- Это дело необходимо делать, решил, наконец, он, и я согласен встать на самое ответственное место.
-- Вы верите, Николай Николаевич, что нам удастся его сделать?
-- Ни одной минуты... Не верю... Кое-что, конечно, мы сделаем. Крикнем "караул" для заграницы. Это все, что мы можем сделать. Наша роль -- маленькая. Но она и большая -- по смыслу и ходу событий. Иначе поступать нельзя. Я подумал: или сложить руки, или идти. Надо идти... А что касается упреков в "соглашательстве", то предложите этим господам поскорее сменить советскую власть... Это их успокоит; ну, а мы, грешные, будем делать дело с той властью, которая сейчас есть, и которую сменить мы не в силах... Чего же трепать язык?
Ник. Ник. был затем самым аккуратным членом президиума Комитета, вникавшим в каждую мелочь, не пропустившим ни одного собрания, подававшим советы всегда прямые, умные и непосредственно деловые. Я понимаю, почему именно этот замученный человек понадобился затем большевикам, когда они признали, наконец, необходимость "буржуазной денежной системы" и упорядочили советский бюджет.
Еще следует упомянуть о партиях...
Я не знаю, были ли какие-либо заседания центрального комитета ка-де партии. Но виднейшие ее члены вошли без разговоров в Комитет. Популярный в Москве бывший член Временного правительства H. M. Кишкин стал душою Комитета, членом его президиума и заместителем председателя. Столь же активную роль играл покойный М. М. Щепкин, Ф. А. Головин, П. А. Садырин, H. H. Кутлер и др. Партии с.-р. и с.-д. в общем, Комитету сочувствовали. Но предъявили требование: включить в число членов Комитета членов центрального комитета. На это Комитет ответил, что члены его принимаются персонально, что Комитет -- учреждение не политическое и партийных кандидатур ставить не может. Тогда было отпечатано постановление с. -- д. комитета: в центр не входить, но во всех провинциальных отделах Комитета -- в особенности в голодных районах -- принимать самое деятельное участие. Это постановление было принято Комитетом, как "содружественное" и в той или иной мере делу его содействующее.
Таково было отношение различных оттенков общественности. Но самым характерным было отношение обывателя. Опубликованный в "Известиях" декрет о Комитете поразил всех буквально как громом. Светопреставление. "Они, значит, издыхают". "Не иначе, как конец". Об этих обывательских умозаключениях, безусловно, имевших значение для гибели Комитета, можно было бы рассказать немало интересного. В провинции говорили совершенно открыто и прямо: им конец, организуется новое правительство. То есть думали как раз обратное тому, что думали близко стоявшие к делу люди, -- сами члены Комитета...
