За кулисами политики и литературы - 52

Но я все отдаляюсь в сторону. Как известно, министром народного просвещения назначен был граф Толстой в 1866 году вслед за событием, сильно взволновавшим Россию. То было покушение Каракозова. Следствие по этому делу возложено было на графа М.Н. Муравьева, и в первые дни преступник упорно отказывался отвечать на вопросы, так что не представлялось возможности удостоверить его личность. Всех занимала мысль, из какой среды он вышел, кого имел сообщниками, и, между прочим, именно об этом толковали однажды вечером у графа Дмитрия Андреевича несколько знакомых, в числе коих находился В.К. Ржевский, тогда же сообщивший мне эти подробности. Вдруг фельдъегерь привозит Толстому приказание явиться утром следующего дня к государю. Толстой сильно смутился, "Вероятно, обнаружилось, -- говорил он, -- что преступник -- семинарист, и меня ждет беда..." С этим тревожным чувством вступил он в кабинет государя, а вышел оттуда министром. По достоверным сведениям, обязан он был столь счастливым для себя событием Муравьеву, который остановился на нем, вероятно, потому, что знал его образ мыслей, знал, что граф Толстой непримиримый враг великого князя Константина Николаевича и Головнина, а затем ожидал очень многого от взаимодействия светской власти и духовенства в вопросах народного образования.

Честолюбие графа Толстого было удовлетворено. Он достиг, наконец, того, о чем, вероятно, не переставал мечтать, не имея, однако, твердой надежды, чтобы мечты его когда-нибудь осуществились. Вдруг и неожиданно сделался он министром. Среди тогдашних обстоятельств вверенное ему министерство было одно из самых трудных: учебная система, довольно правильно поставленная Уваровым, подверглась коренной ломке в последние годы царствования императора Николая; вместо нее наступил какой-то хаос, а затем начались неудачные эксперименты Головнина, который в преобразованиях заботился главным образом о том, чтобы они как можно более соответствовали тогдашнему ходячему либерализму. Надлежало приняться серьезно за дело, но как повести его? В ком мог бы граф Толстой найти надежную для себя опору?

Конечно, не в тех лицах, которые, при вступлении его в должность, занимали наиболее видные места в Министерстве народного просвещения. Товарищем своим вскоре избрал он И.Д. Делянова, к которому было бы, конечно, совершенно бесполезно обращаться за советами, -- он и сам никогда не мог твердо стоять на ногах. Делянов представлял собой пример того, как можно у нас достигнуть очень высокого положения без сколько-нибудь выдающихся заслуг; никогда не был он не только тружеником -- смешно и говорить об этом, -- но даже дельцом в самом ординарном значении этого слова; никому не случалось, конечно, слышать, чтобы он высказал какую-либо мысль, которая была бы плодом зрелого и самостоятельного размышления; глупым человеком назвать его было нельзя, но не был он, конечно, и человеком умным; подобно всем своим соотечественникам -- армянам, обладал он в значительной степени хитростью, знал Петербург как свои пять пальцев, со всеми находился в хороших отношениях, не имел врагов, потому что и враждовать с ним было как-то странно: он способен был всякого обезоружить своим невозмутимым добродушием. В обществе любили Ивана Давидовича за его доброту, хотя и самая доброта эта была какая-то дряблая, пассивная; он готов был хлопотать без разбора за кого угодно: и за порядочных людей, и за людей вовсе непорядочных, так что на его рекомендации привыкли не обращать внимания, и он нисколько этим не обижался. Человек несомненно честный, отличавшийся чрезвычайной простотою своего образа жизни, никогда не кичившийся своим положением, всегда доступный всякому, кто хотел его видеть, так что двери его кабинета были постоянно открыты для просителей, Делянов не в состоянии был, однако, научить графа Толстого чему-либо дельному. Директором департамента народного просвещения в первые годы управления министерством графа Толстого был Гирт -- очень трудолюбивый и добросовестный чиновник, но не получивший достаточного образования (оно и началось и завершилось курсом уездного училища). Значительная часть наиболее важных дел сосредоточивалась в ученом комитете, в котором председательствовал А.С. Воронов. Я довольно хорошо знал его и готов отдать справедливость многим недюжинным его качествам -- и несомненной его честности, и трудолюбию, и желанию принести пользу, но Господь Бог не наделил его умственными способностями: это был человек очень ограниченного ума; если какая-нибудь идейка западала в его голову, то он с исступлением цеплялся за нее, и не было уж никакой возможности его отрезвить. Как только Министерство народного просвещения вверено было адмиралу Путятину, он тотчас же вышел в отставку, мотивируя это тем, что не хочет быть одним из поборников обскурантизма, который, по его мнению, должен был водвориться в наших учебных заведениях при новом министре; это создало ему большую популярность в среде прогрессивных педагогов, которых с конца пятидесятых годов народилось у нас очень много.

Воронова прославляли на все лады, в известных кружках он сделался героем, и А.В. Головнин, заменивший Путятина, нашел, что нет лучшего средства польстить так называемому "общественному мнению", как водворить снова Воронова в министерстве. Людям, окружавшим Андрея Степановича, хотелось бы, чтобы о классической системе образования не было и помину в России, чтобы вместо нее процветало у нас исключительно образование реальное; Воронов не решался идти так далеко, -- по его мнению, обе системы должны были существовать рядом с совершенно одинаковыми правами, причем все его симпатии были на стороне реальной. Неудивительно, что либеральные газеты и журналы расточали ему похвалы, что педагоги, взлелеянные Головниным, выставляли его великим мудрецом; они очень хорошо понимали, каким полезным для них союзником может служить Воронов, занимая должность председателя ученого комитета. По-видимому, графу Толстому следовало бы как можно скорее отделаться от него, но он держал его целых пять лет в упомянутом комитете, а затем, когда в 1871 году предоставил ему почетное место члена совета министра, то все-таки расшаркивался пред ним и не жалел для него наград. И это не потому, чтоб он благоговел пред какими-либо его достоинствами, -- напротив, он был не высокого мнения о Воронове, считал его своим врагом и предостерегал близких к себе людей, чтобы они ему не доверяли; нередко среди оживленной беседы, как скоро докладывали ему о Воронове, он просил нас быть особенно осторожными. В отношениях его к этому человеку проявлялась черта, на которую мне еще придется указывать не раз: устранить Воронова значило вызвать неудовольствие в известном лагере, подать повод к нареканиям и даже к агитации, а для этого, как во многих подобных случаях, у графа Дмитрия Андреевича просто-напросто не хватало мужества.