Иду в «Новости». Вечереет. У каждой хорошо освещенной витрины останавливаюсь и пробую прочесть автограф на книге и рекомендацию на визитной карточке, но, кроме моего имени, ничего прочесть не могу: почерк Немировича славится своей неразборчивостью, как я узнаю впоследствии.
Далеко от центра, в сером двухэтажном доме помещается редакция газеты «Новости» и квартира самого редактора-издателя.
Швейцар в полинявшей ливрее и с давно небритым лицом внимательно вглядывается в меня, когда говорю о своем желании видеть Нотовича.
— Вы, должно, впервой сюда пожаловали? — обращается ко мне старый служака.
— Да, — коротко отвечаю я.
— Вот то-то и оно-то…
Швейцар из заднего кармана достает фуляровый платок, вытирает слезящиеся глаза и тихо смеется.
— Меня не обманешь. Как есть всех знаю. И зовут меня Осип, как самого хозяина. А они, хозяин-то, не любят этого и требуют называть меня Андреем… А мне что… Лишь бы не обижали… Вот видишь, лестница идет вверх — там они живут со всем семейством. Там просителев не принимают. Лучше всего скажу тебе, войди сюда, пройди коридорчиком, а там увидишь надпись — секретарь… Господин Лесман звать. Ну, ступай…
Старик открывает дверь.
Лесман, молодой человек с черной бородкой, узнав, что имею от Немировича рекомендацию к Нотовичу, просит меня сесть, а сам подносит визитную карточку Василия Ивановича к лампе и долго читает про себя.
— Ну, и почерк!.. Но все же разобрал… У вас имеется рукопись?
— Да…
Секретарь садится за стол и перелистывает мою тетрадку.
— «В царстве нищеты»… Интересное заглавие… Вы подождите немного. Придет редактор — я вас представлю.
Лесман заинтересован мною. Он помнит статью Скабичевского и в моем лице видит нового сотрудника «Новостей»'. Мне секретарь нравится. Рассказываю ему о моем сотрудничестве в ростовских газетах и о моем знакомстве с Немировичем-Данченко.
Неожиданно раздается резкий звонок. Я вздрагиваю.
— Вот и редактор, — говорит Лесман.
Он берет папку с рукописями и гранками, захватывает карточку Немировича и отправляется в редакторский кабинет, — Я доложу о вас, — бросает мне на ходу секретарь.
Насколько мил и добродушен Немирович-Данченко, настолько строг и холоден Нотович. Знаю, что он еврей, и тем не менее, когда вхожу в кабинет и попадаю в фокус его темных зрачков, мне становится не по себе. Суровое выражение бледного лица, обрамленного темно-русой бородой с рыжеватым отливом, и черные сросшиеся брови пугают меня. Даже жировая шишка над правым виском кажется мне строгой.
— Садитесь, — жестом руки указывает мне редактор на близ стоящий стул.
Опускаюсь на краешек и крепко сжимаю руками колени.
— Рукопись ваша очень велика для газеты, но, может быть, если подойдёт, напечатаем. Вопрос, как видите, исчерпан.
Встаю, кланяюсь, выхожу и за дверью сталкиваюсь с Лесманом.
— Вы будете напечатаны, и очень скоро, — говорит секретарь.
— Вы попали в хорошее время. Почти все наши фельетонисты на время прекратили работу… Объясню вам завтра, если зайдете.
Уже вечер. Падает первый снег, мокрый, противный снег. А у меня на сердце праздник.
Так чувствует себя избитый человек, когда попадает в больницу, где нежные руки сестры милосердия накладывают ему повязки на больные места.
Свободное копирование
