„Психологически", то есть „в душе", про себя, я считал себя в конце 1953 года уже „как бы" освобожденным и был соответственно этому настроен; „физически" же, то есть в натуре, очередь до меня дошла лишь в начале августа 1954: года.
В памятный мне „Ильин день", 2 августа 1954 года, начальник нашей тюремной больницы вызвал меня к себе и объявил о том, что Верховный суд мое дело прекратил и я из-под страхи буду освобожден в ближайшие два-три дня.
Произошел любопытный „инцидент", результат которого оказался для меня весьма и весьма благоприятным.
Начальник нашей тюрьмы, бывший начальник милиции, татарин по национальности, довольно добродушный (и не злой) человек, закончив разговор со мною, пренаивнейшим образ ом осведомился:
— И это все?
— А что еще? — спросил я недоумевая.
— А „спасибо"?
— Видите ли, — сказал я ему в ответ, — если бы мое освобождение зависело лично от вас, я мог бы, понятно, сказать вам „спасибо". Но ведь вы — только некий передаточный ремень, вы исполняете поручение вышестоящей инстанции. За что же в таком случае говорить вам „спасибо"? Если уж и говорить кому „спасибо", то — Верховному суду...
— Но все-таки... — настаивал начальник.
— Вот если бы вы лично для меня что-нибудь сделали, и сделали такое, что целиком зависит от вас, я бы искренно сказал вам „спасибо".
— А что я могу для вас сделать?
И я объяснил ему, что, находясь в заключении, описал, как мог и умел, первые двадцать пять лет своей жизни и хотел бы эту автобиографическую повесть („Детство, отрочество, юность") вынести за ворота тюрьмы.
По существовавшим тогда тюремно-больничным правилам все рукописи освобождаемых „больных" полагалось немедленно, едва ли не в их присутствии, сжигать в печке. Ничего или почти ничего за ворота тюрьмы выносить не разрешалось.
— Хорошо, я посмотрю, — пообещал начальник. Утром, в день освобождения, я предъявил ему свою рукопись, буквально через пять минут, не читая, он возвратил ее мне и сказал:
— Вот, возьмите.
Я искренно поблагодарил этого человека всеми возможными „спасибами" и „рахматами" и вышел за ворота тюрьмы... торжествуя и в то же время несколько побаиваясь:
— Как бы не догнали! Как бы не отняли!..
Благодаря ли тому, что начальник любит, когда ему говорят „спасибо", или же действительно благодаря его любезности и проявленному им внимательному отношению ко мне, — как бы там ни было, но мне удалось (редкий случай!) вынести свою биографическую повесть за ворота тюрьмы, обработать ее, и сейчас она почти полностью приведена „в христианский вид". Часть ее (отдельные главы повести „юность", связанные с пребыванием на царской каторге и с личным знакомством с Ф. Э. Дзержинским) передана на хранение в архивные фонды московского Музея революции.
Свободное копирование
