Дневник чиновника - 72

   18 января, пятница.

   Возвращаясь из коллегии, встретил государя, прогуливающегося пешком. При взгляде на его прекрасное, кроткое и спокойное лицо много дум возникает в голове, много чувствований возрождается в сердце! Если всякому из нас так сладостно быть любиму и одним человеком, то что должен ощущать он, которого обожают миллионы людей? Я думаю, что никому из венценосцев не могут быть так приличны стихи Расина, как ему, доброму и мудрому нашему государю:

   Quel bonheur de penser et dire en soi-meme;

   Partout, dans ce moment on me benit, on m'aime;

   On ne voit point le peuple a mon nom s'alarmer,

   Le Giel dans tous les pleurs ne m'entend point nommer;

   La sombre inimitie ne fuit point mon visage,

   Je vois voler partout les coeurs a mon passage! {*} [1]

   {* Какое счастье думать и говорить самому себе: сейчас повсюду меня благословляют, меня любят! Нет народа, которому было бы страшно мое имя, и небо не слышит, чтобы, проливая слезы, люди называли меня; сумрачная ненависть не бежит от меня, я вижу, когда иду, как сердца всех летят ко мне! (франц.).}

   Ей-богу, кого только ни встретишь из порядочных людей, будь он русский, француз, немец, чухонец какой-нибудь, наверно услышишь искренние ему благословения.

   У Гаврила Романовича обедали О. П. Козодавлев и Дмитревский. Осип Петрович, кажется, добрый и приветливый человек, любит литературу и говорит обо всем очень рассудительно; он также старый знакомец И. И. Дмитриева, расспрашивал меня о его житье-бытье и, между прочим, чрезвычайно интересовался университетом; хвалил покойного[2] Харитона Андреевича, называя его настоящим _р_у_с_с_к_и_м_ _у_ч_е_н_ы_м, и радовался, что Страхов занял его место, присовокупив, что лучшего преемника Чеботареву найти невозможно и что Михайло Никитич весьма его уважает. Говорили о "Димитрии Донском", и на вопрос Гаврила Романовича Дмитревскому, как он находит эту трагедию в отношении к содержанию и верности исторической, Иван Афанасьевич отвечал, что, конечно, верности исторической нет, но что она написана прекрасно и произвела удивительный эффект. "Не о том спрашиваю, -- сказал Державин, -- мне хочется знать, на чем основался Озеров, выведя Димитрия влюбленным в небывалую княжну, которая одна-одинехонька прибыла в стан и, вопреки всех обычаев тогдашнего времени, шатается по шатрам княжеским да рассказывает о любви своей к Димитрию". -- "Ну, конечно, -- отвечал Дмитревский, -- иное и неверно, да как быть! Театральная вольность, а к тому же стихи прекрасные: очень эффектны". Державин замолчал, а Дмитревский, как бы опомнившись, что не прямо отвечал на вопрос, продолжал: "Вот изволите видеть, ваше высокопревосходительство, можно бы сказать и много кой-чего насчет содержания трагедии и характеров действующих лиц, да обстоятельства не те, чтоб критиковать такую патриотическую пьесу, которая явилась так кстати и имела неслыханный успех. Впрочем, надобно благодарить бога, что есть у нас авторы, посвящающие свои дарования театру безвозмездно, и таких людей, особенно с талантом Владислава Александровича, приохочивать и превозносить надобно; а то, неравно, бог с ним, обидится и перестанет писать. Нет, уж лучше предоставим всякую критику времени: оно возьмет свое, а теперь не станем огорчать такого достойного человека безвременными замечаниями".

   Я уверен, что у старика много кой-чего есть на уме, да он боится промолвиться; а любопытно было бы знать настоящие его мысли о "Димитрии". Яковлева он очень хвалит, однако ж всегда не без прибавления обыкновенного своего: "Ну, конечно, можно бы и лучше, да как быть!". Между прочим рассказывал он, что в Париже случилось ему однажды быть свидетелем любопытного состязания в искусстве декламации между актрисою Клерон и Гарриком; это произошло на званом ужине у первой, которая жила, как принцесса, и принимала у себя великолепно все лучшее общество. Гости непременно желали, чтоб она заставила Гаррика что-нибудь продекламировать, но тот отказывался под разными предлогами; наконец Клерон, истощив все средства к понуждению Гаррика удовлетворить желание ее общества, вдруг встала с своего места и, пригласив любимца своего, молодого Ларива, отвечать ей, продекламировала вместе с ним несколько лучших сцен из "Медеи". Все гости пришли в восторг, а Гаррик, подумав немного, сказал, что он понимает, почему великая актриса нарушила обыкновенное свое правило не декламировать ни пред кем вне театральной сцены, и потому признает себя обязанным ответствовать ей такою же учтивостью. С этим словом он встал из-за стола и продекламировал сцену с привидением из "Гамлета". Несмотря на то, что многие из присутствовавших не знали по-английски, он навел на них ужас одною своею мимикою. Мамзель Клерон была в восхищении и в доказательство своей признательности к _п_е_р_в_о_м_у_ _с_о_в_р_е_м_е_н_н_о_м_у_ _а_к_т_е_р_у, как она его называла, для того чтоб уколоть честного Лекена, с которым была не в больших ладах, бесподобно продекламировала монолог из "Альзиры": "Manes de mon amant, j'ai donc trahi ta foi!" {Тень моего возлюбленного, я обманула твою любовь (франц.).}.[3] Гаррик с своей стороны не захотел остаться у ней в долгу и тотчас же начал декламировать известный монолог Гамлета: "То be or not to be" {Быть или не быть (англ.).} с такою силою и с таким чувством, что мы были поражены. Таким образом, оба великие артиста друг перед другом взапуски декламировали лучшие сцены из своих ролей: Клерон из Гермионы, Шимены и Аменаиды, а Гаррик из Лира и Макбета. "Я не могу забыть этого вечера, -- продолжал Дмитревский, -- и до сих пор не надивлюсь, как эти люди без всяких пособий к театральной иллюзии могли производить такое невероятное впечатление на своих слушателей. Правда, все общество составлено было из восторженных любителей театра, каких теперь мы более не встречаем, но между тем надобно отдать справедливость и увлекательности таланта прежних превосходных актеров.[4] Под конец ужина мамзель Клерон пожелала, чтоб я продекламировал что-нибудь из русской трагедии, но я решительно отказался, потому что чувствовал свое бессилие, и только по неотступной ее просьбе дать ей некоторое понятие о звуках и гармонии русского языка, прочитал куплеты Сумарокова: "Время проходит, время летит"[5] и проч. Она слушала с большим вниманием и, когда я кончил, пресерьезно сказала: "Je n'y comprend rien, mais cela doit etre charmant" {Я в этом ничего не понимаю, но это, вероятно, очаровательно (франц.).}. Настоящая француженка!".