Дневник студента - 136

   20 февраля, вторник.

   Помещик Д. В. Улыбышев рассказывал в клубе, что в числе умерших в запрошлом году в Нижегородской губернии 31000 с чем-то душ находилось до 25 человек, имевших от 100 до 120 лет, но что такое долголетие довольно обыкновенно в России и особенно в Сибирском краю, в котором люди замечательны крепостью телосложения и отличаются умеренностью в жизни, но что ему однажды удалось видеть пример такой долговечности, какого, вероятно, никто и нигде не встречал. Наследовав после отца небольшое имение в Рязанской губернии, он ездил осмотреть его, и так как в нем не было господской усадьбы, то ему и отвели у одного зажиточного крестьянина, по прозвищу Генварева, простую светелку. У самой квартиры встретили его два старика, седые, как лунь, но еще довольно бодрые, судя по их летам, и, по обычаю, пали на колени и, кланяясь в землю, просили принять хлеб-соль. "Я, -- продолжал Улыбышев, -- удивился почтенной наружности и благообразию этих стариков и тотчас начал с ними ласковый разговор: "Вы здешние хозяева?". -- "Да, кормилец". -- "А велико у вас семейство?". -- "Да всех-то душ с пятьдесят будет". -- "И живете нераздельно?". -- "Нераздельно, отец родной". -- "Как же вы это умещаетесь?". -- "Да вон в трех избах, а четвертая -- светлица, для свадебок". -- "Много ли ж тебе лет, старик?". -- "Кому, государь, мне или сынку-то?". -- "А это разве сынок твой?". -- "А как же, кормилец; вишь ему только восьмидесятый с петрова дня пошел". -- "Да тебе-то сколько ж?". -- "Без двух годков сто будет". -- "Хорошо, старина, благодари бога, что сподобил пожить столько. Если в семье старший есть, так и порядок есть и дело спорится". -- "Вестимо, родимый, без старшего какой уряд? Вот и я остался после родителя-батюшки чуть не малолетный, годков тридцати, и кабы не дедушка -- дай бог ему здравствовать -- то проку было бы немного". -- "А дедушка-то долго жил?". -- "Да он и теперь еще здравствует, только ноги плохо двигаются, все больше на палатях пребывает". Я обомлел и поскорее вошел в избу, в которой жило семейство этих Мафусаилов. "Здорово, дедушка, -- сказал я, входя в избу, довольно громко, -- как поживаешь?". -- "А ты кто такой?" -- откликнулся с палатей голос довольно зычный. -- "Вишь, молодой барин приехал, -- сказал ему внук, -- у нас в светлице стоять будет". -- "Ну що ж, на здоровье, -- проговорил старик. -- Надо барана зарезать, али птицу какую, да выломать медку". -- "Все есть, -- отвечал я, -- не тревожься, старик. Да скажи, не помешал ли я тебе, а если нет, так вот хотел бы спросить тебя кой о чем". -- "Ну що ж, почему и не спросить: лет с десять ничего уж не делаю, на одном месте лежу". -- "А много лет тебе?". -- "Да господь ведает. Как наряжали под подводы государю Петру Алексеевичу, как в Воронеж ехал, в ту пору было годков шестьдесят". -- "И ты видел государя и помнишь его?". -- "Ну, как не помнить? Такой был дюжий да здоровенный, а уж любопытный какой -- и, господи, упаси! Чего сам не спрошает, так другим спрошать велит. Вишь, проведал, что нам было наказано отмалчиваться перед ним, так, бывало, через других и норовит о чем-нибудь у нас допытаться...".

   "Я после справился по ревизской сказке о летах этого старика: ему показано было 142 года, но все думают, что в сущности он был старее. У меня не достало духа поближе взглянуть на эту развалину человеческую".

   Обжегся на молоке, будешь дуть и на воду, говорит пословица. Поверив рассказам о рыбьем сукне и домашнем шампанском, я, прежде чем поверить рассказу о долговечном крестьянине, справился кой у кого о самом рассказчике -- общий голос в его пользу: 25 лет известен в Москве за скромнейшего и правдивейшего человека, который, что называется, лишнего слова не выпустит на ветер.