Хацкель пошёл, и когда изложил деду своё предложение, тот ответил:
«Мой Хацкель – очень хороший мальчик. Мать его – из прекрасной семьи – из внуков реб Хаима Воложинера, и я не хочу посрамить родню. То, что речь идёт о раввине, породнившемся с вами, таким учёным человеком - это конечно хорошо, и мне тоже подходит – но хотелось бы всё же узнать о семье вашей жены подробно.
Хацкель так и сделал. Подробно рассказал о родне: его свёкр - р. Хирш-Йоэль Райцес, отец которого, р. Мордхе из Острога, так же был знаменит на Волыни, как благочестивый Ротшильд во Франкфурте. Ездил с давних пор в карете, запряжённой четвёркой лошадей. Упряжь и карета были почти целиком из серебра. Монеты у него мыли в серебряной лохани. Был он хасидом и содержал всех волынских цадиков. В доме постоянно бывали цадики: один уезжал, другой являлся. Жил он широко, и у него сидели месяцами. В доме стоял шум от хасидов с их цадиками – одним словом, у него был настоящий хасидский рай на земле.
Он торговал лесом; но однажды ему не повезло. Он послал в Данциг на шесть тысяч рублей леса. Плоты на воде распались и поплыли в разные стороны. Случилось большое наводнение на Висле возле Кракова, и в Данциг ни одного плота с лесом не удалось доставить. К тому же цены в тот год в Данциге на лес были низкие, и там у него скопилось много товара с прежнего времени, на который он выложил массу денег. Всего реб Мордхе потерял в один год семь-восемь тысяч рублей.
Но несмотря на это, остался богачом, был щедр и гостеприимен, но уже не так, как раньше. Цадикам он уже не давал денег, и они уже к нему так часто не приезжали.
Одного из своих сыновей, Хирша-Йоэля, он женил на дочери цадика из Дубна. Хирш-Йоэль жил с отцом вместе, был учён и добросердечен, но не имел склонности к хасидизму. Когда отец умер, сын унаследовал определённую сумму денег. Но так как в торговле лесом отец под конец пришёл в упадок, сын не хотел этим заниматься, предпочитая подряд. Он взялся собирать, в качестве суб-подряда у барона Гинзбурга, известный акцизный налог в двух уездах: Белостокском и Бельском[1]. Жил он в Белостоке и имел двух дочерей и сына. Старшая дочь Хадас – есть как раз его, Хацкеля, жена, за которую в приданое отец дал много денег и содержание.
В Белостоке он занимал важное положение, в делах филантропии и гостеприимства вёл себя как его отец, но то, что отец делал для хасидов, он делал для их противников. По субботам обязательно бывало у него по десятку почтенных гостей, достойнейших людей, которым ещё надо было заплатить, чтобы они у него ели, и каждый день у него было минимум по три уважаемых гостя к обеду.
Он был известным моэлем, совершавшим обрезание чуть не для всего города. И бедняк-отец новорожденного получал ещё от него в приплату на питание для роженицы на месяц. У него был список в пять тысяч детей, которым он сделал обрезание.
Так его ценили в Белостоке, что на свадьбах самых важных людей просили проводить церемонию бракосочетания. В те времена это была у евреев одна из самых почётных обязанностей, для которой выбирали самых уважаемых евреев.
Подряд на акциз он держал недолго, так как барон отказался передавать акциз в стране небольшими частями в руки суб-подрядчиков. Барон захотел сам собирать налог с евреев, и тесть поехал в Бриск, где стал одним из поставщиков тамошней крепости. Он также открыл в городе самый большой винный шинок для офицеров крепости, где очень хорошо торговал. И продолжал свою благотворительность, гостеприимство и обрезание бедняков, которым он хорошо платил.
В 1855 году, во время Крымской войны, все, кто жил в крепости, ушли на войну. И его офицеры его попросили отправиться с ними в Севастополь. Один генерал даже предлагал ему крупные - прямо золотые - военные поставки на место военных действий, но он не захотел идти делать дела в таком месте, где люди друг друга ранят, калечат и убивают.
Пока что все офицеры остались ему должны много денег. Только от одного из них у него было векселей на три тысячи рублей. Ото всего этого он довольно сильно пострадал.
Его семнадцатилетний сын, пользующийся успехом красавец, редкий илюй и к тому же –добряк почище деда Мордхе вместе с отцом, став женихом, за месяц до свадьбы заболел и вскоре умер. По нему горевал весь город, а на время похорон закрыли в Бриске все магазины .
Для отца его это был страшный удар, и недели через две он умер. Мать промучилась несколько месяцев и тоже умерла. Ко времени этой трагической смерти их дочери, моей будущей невесте, было всего шесть лет. Её взяла к себе в Пинск старшая сестра, молодая ещё жена, невестка богача. Муж её, Арон Цейлингольд, необыкновенный эрудит, был большим филантропом, уважаемый и ребе Ароном Карлинером, и всем городом.
После всего этого несчастья со всеми смертями состояние его рухнуло, остались одни развалины. Потом что-то собрали для сироты, вместе с несколькими векселями.
Всё это Ехезкель рассказал деду, который сейчас, после истории, уже согласился, и на утро шидух был заключён. Мне тогда было около пятнадцати лет, и р. Ехезкель написал письмо в Пинск свояченице Песе, чтобы та приехала в Каменец подписать «условия».
Никто в семье не видел невесты, тем паче я. Меня это сильно огорчало. Мне кажется, я её уже любил, но не знаю, кого я любил, не знал её лица, ничего о ней не слышал. Красивая она или противная, умная или глупая. Я даже спросить не смел о невесте.
Дед купил в Бресте два маленьких колечка и дал Песе, чтобы она отвезла невесте подарок.
Свободное копирование
