Мои воспоминания - 81

Глава 18

Мой раби реб Ицхок-Ойшер. – Наши «занятия». – Моя первая революция. – Моё имя становится известно в городе. – Конец истории.

Жил в Каменце несчастный хасид, нищий и страшно набожный. Делать – он ничего не делал. Жена ему не давала жить, чтобы он стал тем, кем были все шлимазлники – меламедом. Когда он сказал об этом моему отцу, у того тут же возникла идея – что Ицхок-Ойшер может быть для его Хацкеле хорошим меламедом. Что Хацкель у него чему-то научится – это вряд ли, но зато станет при нём большим хасидом, ведь я, хотя и был в душе хасидом, всё же «любил этот мир», как говорил отец. Я постоянно бывал у деда, где часто ел в субботу и в праздники, и тогда уже вместе с дедом молился у дяди Мордхе-Лейба, и к десяти часам мы уже кончали молиться.

У деда еда продолжалась недолго, и когда часов в двенадцать, отец приходил домой из штибля, я уже был дома, готовый к трапезе. Где мне было лучше, там я и был. За это отец меня часто называл «отмирасегойник» и сожалел, что отдал меня на выучку к дяде реб Эфроиму, противнику хасидизма и, как его считали, философу. Конечно, он был скрытым апикойресом. Действительно, отец видел, что я стал слишком много знать, что-то понимать в жизни, и очень боялся, чтобы и я, Боже сохрани, не стал у дяди апикойресом.

Конечно, он хотел меня забрать от дяди, но боялся своего отца Арон-Лейзера. И потому искал такого случая, чтобы он мог взять меня из хедера, а дед бы не возражал.

Но стоило явиться Ицхок-Ойшеру, как все эти соображения были забыты: отец загорелся идеей, что у такого меламеда я стану настоящим хасидом. И вместе с ещё одним евреем-хасидом он назначил Ицхок-Ойшера быть меламедом. За двух мальчиков: за меня и за Мордхе, сына Шмуель-Шлойме, определили пятьдесят рублей за срок. Учить он должен был в бет-мидраше реб Хершеле, на синагогальном дворе, где днём никто не учится, - ни поруш, ни ешиботник. Там было тихо, и можно было с пользой поучиться. Собственного своего брата, моего друга Исроэля, отец от Эфроима не забрал.

Назавтра после Суккот, в девять часов утра, я пришёл в штибль реб Хершеле заниматься с новым меламедом, как раз в это время все шли в хедеры.

Ребе ещё не было, и мы с товарищем ждали. В одиннадцать часов он пришёл из миквы и стал молиться, притоптывая ногой по полу и хлопая ладонями по стене, как делал он обычно во время молитвы. И целый час стучал по полу и по стене и надрывал горло криком, а потом, примерно полпервого, стал с нами учить трактат «Браки». Он не завтракал, потому что на рассвете ещё только ел ужин.

Стали мы учить из Гемары то, что было нам знакомо ещё раньше. Выучили целый лист Гемары, а он смотрел перед собой – и слушал ли он нас или о чём-то своём думал – мы не знали.

Дошли до Дополнений, и тут он несколько оживился и сам стал смотреть на мелкие буквы текста. Дополнения мы тоже знали, а он, смотрел в книгу, шептал про себя и как видно не понимал. Сидит, охватив руками свою маленькую головку с узким лбом и шепчет про себя Дополнения. Но мы чувствуем, что он не понимает – думает, опять про себя бормочет, снова думает полчаса, пока нам не надоело и не опротивело так сидеть. Мы говорим:

«Раби, мы вам расскажем Дополнения. Это очень лёгкие Дополнения».

Тут он закричал:

«Это вам всё легко, но мне-то всё трудно!»

Мы тогда встали и пошли в большой бет-мидраш.

Там мы поговорили с молодыми людьми, и взглянув на часы, увидели, что прошёл час. И хоть мы перед этим шлимазлом действительно не испытывали никакого страха, всё же было желательно, чтоб о том, что мы ушли во время занятий в бет-мидраш, он не рассказывал отцу, и мы поспешили вернуться назад в штибль.

Вернувшись, мы увидели, что он по-прежнему сидит, положив свою маленькую голову на руки и глубоко задумавшись. Мы пошли домой обедать и, вернувшись, нашли его в той же позе. Тут уж мы нарушили его размышления и спросили:

«О чём раби так долго думает? Мы уже давно знаем Дополнения, мы ему уже выучили!

Он, как видно, всё никак не мог разобраться, явно этого стыдился и оттого молчал. Мы выучили ещё несколько Дополнений, а он всё молчал. Тем временем пришло время послеобеденной молитвы, и он занялся своими странными приготовлениями…

Мы опять пошли в бет-мидраш и крутились там вместе со всеми мальчиками. Договор Ицхок-Ойшера с отцом был - учить нас только до послеобеденной молитвы, а не до девяти вечера, как во всех хедерах в зимнее время. Мы поиграли в бет-мидраше, поучили немного из завтрашней Гемары с несколькими Дополнениями, а чего не знали, спрашивали у порушей.

Назавтра снова стали заниматься, и он себя вёл, как накануне, думая над Дополнениями. Вышли мы на целых три часа, вернувшись ровно за полчаса до послеобеденной молитвы... Пересказали ему снова Дополнения, а он молчал. И так провели зиму.