Н.Г Чернышевский в Иркутске на пути в Астрахань

IV. Н. Г. Чернышевский в Иркутске на пути в Астрахань

 В начале лета 1884 г. мне пришлось совершить поездку в Восточную Сибирь. На обском пароходе в первом классе оказалось всего только двое пассажиров -- я и жандармский генерал Ходкевич, начальник сибирского жандармского округа. По времени разговорились. То был уже старик, не без образования, и даже несколько начитанный в русской литературе, но преимущественно 40-х гг. Узнав, что я имел касательство к золотопромышленному делу в Сибири, Ходкевич довольно осторожно подошел к теме о так называемых "экстраординарных" (негласных) расходах золотопромышленников и даже специально полюбопытствовал узнать: сколько получал от иркутских золотопромышленников тамошний жандармский полковник Келер. По этому последнему пункту я отвечал полным незнанием, так как никакого касательства к иркутским делам не имел. Видимо было, что Ходкевич очень интересовался Келером, и не раз косвенными расспросами старался получить от меня какое-нибудь указание; но я добросовестно стоял на одном, что об иркутских делах не имею ни малейшего понятия. В свою очередь и я полюбопытствовал:

 -- Когда провозили через Омск (Ходкевич имел свою резиденцию в Омске) Чернышевского, вам, вероятно, пришлось его видеть?

 -- Да, жандармы с ним прямо направились ко мне. Должен вам сказать, что это очень странная личность. Представьте себе, он просил меня передать полковнику Келеру и его семейству поклон и благодарность за внимание и заботы о нем, когда его провозили через Иркутск. И больше ничего.

 -- Долго он оставался в Омске?

 -- Нет, сейчас же проследовал далее (то есть после того, как сделал без остановки, от Иркутска до Омска, помнится, около двух тысяч четырехсот верст).

 Опять Келер; в данном случае я дело объяснял тем, что Ходкевич, как человек старого закала, мог находить просьбу Чернышевского несовместимой с его, Ходасевича, начальственным положением и мог удивляться, как Чернышевский этого не соображал.

 Прошло, помнится, с год, и мне довелось встретиться с Келером в Петербурге на даче у М. К. Сидорова, в свое время небезызвестного сибирского деятеля. Оказалось, что Келер был уже отчислен от должности и главным виновником в этом считал Ходкевича. Я рассказал Келеру, как удивлен был Ходкевич поручением Чернышевского; отсюда у нас завязался разговор о проезде Чернышевского через Иркутск, и вот буквально, что мне по этому поводу сообщил Келер.

 Летом 1883 г. было получено в Иркутске высочайшее повеление о разрешении Чернышевскому переселиться в Астрахань. По распоряжению тогдашнего генерал-губернатора Д. Г. Анучина Келером были немедленно командированы в Вилюйск два жандармские унтер-офицера, которые должны были доставить Чернышевского в Иркутск, а затем сопровождать его до Астрахани.

 Одновременно было сообщено якутскому губернатору о снаряжении лодки, на которой должен был следовать Чернышевский.

 По каким-то совершенно непонятным соображениям сибирская администрация не сочла возможным объявить Чернышевскому в Вилюйске высочайшую милость; ему было только сказано, что по распоряжению генерал-губернатора он должен следовать в Иркутск. Весь путь по Вилюю и Лене до ст. Жигаловой Чернышевскому пришлось сделать в лодке, путь длинный и медленный, так как по Лене лодку тянули бечевой. Только в первых числах октября Чернышевский прибыл в Иркутск.

 Мне довелось плавать по Лене, и я легко себе представляю, как исстрадался Н. Г., глядя на своих почтарей, тянувших лямкой его лодку; очень часто почтарям приходится брести чуть не по колено в воде, и проделывать это, даже когда уже начинаются забереги. К тому же Н. Г. хорошо знал, что почтари не вольнонаемные люди, а отбывают обязательную повинность, лежащую на приленском населении: взамен податей "гонять почту" и возить за прогоны проезжающих.

 В Иркутске было заранее решено, что Чернышевский остановится в жандармском управлении на одни сутки, частью для отдыха, частью чтобы снабдить его всем необходимым для дальнейшей дороги.

 Рано утром, так около трех часов, Келеру дали знать, что прибыл Чернышевский. С опущенной головой, облокотись на стол, Н. Г. сидел так, что оказался спиной к Келеру, когда тот вошел в канцелярию. Одет он был по-дорожному, в каком-то сером пиджаке, в пимах, шуба лежала на полу. На вид ему казалось лет шестьдесят (в действительности было пятьдесят пять лет); в густых, несколько отливающих рыжеватостью волосах едва замечалась седина. Видимо было, что он очень устал (колесного пути от Жигаловой до Иркутска с чем-то триста верст).

 Исполнив прежде всего форму, то есть поздоровавшись с жандармами, Келер обратился к Н. Г.

 -- Здравствуйте, Николай Гаврилович! Чернышевский, приподняв голову, слегка кивнул и принял прежнее положение.

 -- Поздравляю вас, Николай Гаврилович, с монаршею милостью.

 Слова эти произвели на Чернышевского магическое впечатление; он быстро встал, подошел к Келеру и, протянув обе руки, сказал:

 -- Полковник, не ослышался ли я: вы, кажется, поздравили меня с монаршей милостью; ради бога, скажите, какая эта милость.

 -- Вам назначен для постоянного жительства один из городов Европейской России.

 Радости Н. Г. не было границ; по словам его, он теперь мог увидать свою жену и детей; он заплакал. Затем, -- рассказывал Келер, -- мы пошли наверх в приготовленную Николаю Гавриловичу комнату и так как он отказался от отдыха, то занялись чаем.

 -- А могу я узнать, какой город назначен мне? -- спросил Чернышевский.

 -- Я, собственно, не имею права сказать, но на честное слово, что это останется между нами, сообщаю вам -- Астрахань.

 За чаем речь шла, конечно, о дороге; Келер спросил Н. Г., не показался ли ему путь из Вилюйска тяжелым и трудным, на что Н. Г. ответил, что, напротив, он ехал очень хорошо и всем доволен. После сопровождавшие его жандармы говорили Келеру, что Чернышевский во время пути по Лене несколько раз принимался плясать и петь. Вероятно, от осеннего холода, да еще на воде, Н. Г. старался согреться разными физическими упражнениями, что и подало повод жандармам думать, что он принимался плясать.

 Время за чаем проходило быстро; около десяти часов Келер оставил Чернышевского, так как должен был отправиться к генерал-губернатору с докладом. Но прежде чем уйти, Келер спросил Н. Г., не имеет ли он какой-нибудь просьбы к ген.-губернатору, что по пути можно доложить. Чернышевский попросил о выдаче ему на руки двадцати пяти рублей и снабжении проходным тарантасом. На вопрос Келера, зачем ему нужно то и другое, Н. Г. отвечал: деньги -- чтобы давать ямщикам на чай; скорее будут везти; проходной тарантас необходим, чтобы не перекладываться на каждой станции, не выходить без надобности, это избавило бы его от любопытных глаз.

 Келер доложил ген.-губернатору о просьбе Чернышевского и, ввиду ее основательности, просил удовлетворить, но вместо двадцати пяти рублей ходатайствовал о ста рублях. Как на приобретение тарантаса, так и выдачу ста рублей ген.-губернатор изъявил согласие.

 Вернувшись домой, Келер направился к Чернышевскому; войдя к нему в комнату, он увидал следующую картину: Н. Г. лежал на кровати на голых досках, положив под голову мешок с дорожными вещами; все же постельные принадлежности были сброшены на пол. Чернышевский не спал; заметив, что Келер собирается позвать прислугу, чтобы привести комнату в порядок, просил никого не беспокоить и сам быстро все как следует уложил на кровать. Затем уселись за стол, и тут Келер сообщил Н. Г., что ген.-губернатор удовлетворил все его желания, чем Н. Г., видимо, был крайне доволен. До завтрака оставалось довольно времени; Келер свел разговор на начало литературной деятельности Чернышевского.

 -- При посредстве профессора А. В. Никитенко, -- говорил Н. Г., -- познакомился я с А. А. Краевским и И. И. Панаевым. Краевский дал мне несколько книг для рецензий; последствия одной из рецензий были фатальные: автор книжки, почтовый чиновник, так близко принял к сердцу неблагоприятный отзыв, что застрелился.

 Келер спросил Н. Г., не чувствовал ли он угрызения совести, что из-за его статьи человек лишил себя жизни.

 -- Конечно, я жалел его, но иначе написать не мог; к тому же это был мой первый критический опыт [В вышедшем в 1906 г. первом томе полного собрания сочинений Н. Г. Чернышевского первыми его рецензиями в "Отечественных записках" за 1853 г. оказываются на книги: А. Гильфердинга -- "О сродстве славянского языка с санскритским", и д-ра Нейкирха -- "Dichterkanon". Последняя, появившаяся в Киеве, была написана на немецком языке. Хотя рецензия на нее и заканчивается словами: "Люди, достойные всякого уважения, часто пишут плохие книги. Нам хорошо известно, что г. Нейкирх основательный и добросовестный ученый, а между тем книга у него вышла плохая. Как это могло случиться? Как могло случиться, не знаем; а что действительно так, читатели могут видеть из нашего разбора", -- но рассказ Н. Г. о фатальных последствиях одной из его первых рецензий к книге Нейкирха относиться не может: Нейкирх умер в 1870 г. Поэтому остается думать, что, должно быть, в полном собрании сочинений Н. Г. есть пропуск. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)].

 Рассказывая о вечерах у Краевского, которые он часто посещал (когда сотрудничал в "Отечественных записках"), Н. Г. припомнил, как раз И. С. Тургенев, подойдя к нему и указывая на Мея, человека, по словам Н. Г., крайне раздражительного, сказал:

 "Вот человек, которому точно целый мешок блох высыпали на голову".

 Когда разговор перешел на участие Чернышевского в "Современнике", то он особенно остановился на одной из своих статей, а именно: рецензии на известную книгу Кинглека о Крымской кампании. В течение, может быть, двух часов Н. Г. рассказывал содержание этой книги, и притом с такими подробностями, что можно было подумать, что он сам был участником осады Севастополя, так хорошо знал он расположение бастионов, батарей, частей войск и т. д.

 Из сотрудников "Современника" с большим уважением Н. Г. отозвался о Лакиере (автор "Русской геральдики" и "Путешествия по Северной Америке"), также о Ф. Ф. Корфе (оказался дядей Келера), роман которого "Как люди богатеют" был напечатан в "Современнике" за 1847 г. Но с крайним раздражением говорил Н. Г. о цензоре Фрейганге, также родственнике Келера. Последний стал на защиту Фрейганга, указывая на то, что цензурные рамки 40-50-х гг. были совсем другие, что Фрейганг был человек образованный, пользовался доверием начальства и даже в своем роде был оригинал. Сестра Келера написала роман "Брак, каких мало" (был помещен в "Пантеоне" Кони). Раз Фрейганг спросил ее, как называется роман; и когда та назвала, то сказал: "Благодарите бога, что не мне пришлось его цензировать; а то я бы вот что сделал, -- взял бы чернильницу и сразу опрокинул ее на заглавие. Зачем "Брак, каких мало"? а почему не "каких много"?" Этот рассказ вызвал у Н. Г. веселый смех.

 Понемногу Келер свел разговор к более близким временам; тут Н. Г. обнаружил явные симпатии к "Голосу" и "Вестнику Европы", а из новейших беллетристов с большой похвалой отзывался о Максиме Белинском.

 Обедал Н. Г. со всей семьей Келера, и за едой он ни на минуту не умолкал; а после обеда занялся детьми и рассказал им несколько сказок из "Тысячи и одной ночи". Рассказывал Н. Г. прекрасно и совершенно очаровал своих маленьких слушателей. Затем Н. Г. попросил бумаги и каждому из детей сделал: кому складную лошадку, кому лодочку и т.п.

 Между тем время шло, было уже около десяти часов вечера, тарантас стоял на дворе и был запряжен, а Чернышевский все продолжал рассказывать. Он так освоился с семьей Келера, с таким увлечением говорил о предстоящей радости свидания с женой и детьми, что незаметно еще прошли два часа. Однако надо было отправляться; скрепя сердце Келер заявил о том Н. Г. Вся семья Келера вышла проводить его до тарантаса и сердечно пожелала ему счастливого пути. Н. Г. не раз с чувством проговорил: "Очень вам благодарен, всего вам хорошего". Наконец тарантас тронулся; ночь была светлая, лунная, морозная.

 Н. Г. не ехал, а мчался; по осенней дороге он на пятые сутки был уже в Красноярске, -- тысяча верст от Иркутска.

 В 1889 г., при свидании с Н. Г. в Астрахани, я сказал ему, что мне случайно пришлось встретиться с Келером.

 "Как Келер, так и все его семейство очень хорошо отнеслись ко мне, всегда буду помнить, как они были добры и внимательны ко мне. Если вам придется видеть Келера, пожалуйста, передайте ему мой поклон".

 Это дало мне повод рассказать Чернышевскому о разговоре с Ходкевичем.

 "Совершенно верно, что я просил Ходкевича передать поклон Келеру; вот досадно, пожалуй еще повредил Келеру".

 Насколько мне известно, причины неблаговоления Ходкевича к Келеру не имели ни малейшего отношения к какой-нибудь политике, а тем паче к приему, оказанному им Чернышевскому.

----------------------------------------------------------

 Источник текста: Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. -- М. : ГИХЛ, 1958. - 848 с.