Дела давно минувших дней - 10

 В жизни заключенных и мелочи иногда оставляют навсегда неизгладимое доброе воспоминание, -- подошли праздники, и чья-то сочувственная душа из города прислала мне в крещенский сочельник обычные у поляков кутью, пиво, вареное со сливками, и еще что-то.

 Понемногу стал смягчаться режим; так, может быть недель через шесть мне принесли книги, присланные из Петербурга, разрешили, по настоянию Фавелина, вино и даже стали водить на прогулку, но не более как на четверть часа; и наконец верх милостей -- убрали парашку. С некоторого времени письма и посылки нередко стал приносить в номер капитан Семенов и охотно оставался поболтать. Я иногда предлагал ему сигару и стакан вина. Как-то раз Семенов, закуривая сигару ("Flor patria", отличные были сигары) и отведав вина, с чувством проговорил: "Тонкая, вылежавшаяся сигара, да и вино хорошее, должно быть старое. Знаете -- старая сигара, старое вино, вот только женщина должна быть молодая", -- и при этом, как настоящий ценитель, со смаком прищелкнул языком. Тот же Семенов в один из своих визитов, когда я еще не имел книг, заметил у меня жестянку с пеплом от сигар.

 -- Это вы, вероятно, собираете для чищения зубов.

 -- Нет, мне хочется знать, сколько надо выкурить сигар, чтоб доверху заполнить жестянку.

 -- Скажите пожалуйста, ведь, кажется, у человека все отнято, чтоб как-нибудь мог разнообразить и коротать время, -- нет, найдет-таки способ, который и в голову никому не придет.

 С самых первых дней я обратил внимание, что плохо засыпаю; мне, конечно, мешали, при отсутствии чтения, постоянные думы о деле, разговоры с Юганом, мысли о жене (что касается до матери, я поддерживал с ней переписку как будто из Петербурга). Я решил, что спать непременно надо, а чтоб на ночь ничем себя не возбуждать, принял такую систему: после, примерно, девяти часов усаживался в своей кровати и начинал насвистывать разные арии и продолжал это делать до полного одурения. И благодаря этому скоро и недурно засыпал. А когда дали мне книги, то на ночь, тоже в кровати, читал "Дон-Кихота" и, разумеется, поминутно нарушал ночную тишину самым откровенным смехом. Много времени спустя, когда были дозволены общие прогулки (уже в другом месте заключения, в "Босачках"), кто-то из моих новых знакомых рассказывал мне: "А вот я сидел в "Доминиканах", так в соседней со мной камере одно время находился сумасшедший, сначала под ночь он все свистал, а потом стал хохотать, и долго это тянулось; не знаю, что с ним потом сталось, должно быть свезли в сумасшедший дом". -- "Да он жив и здоров, это ваш покорный слуга".

 Но из виленской политической тюрьмы не так-то легко было перебраться в сумасшедший дом, даже при всех несомненных правах на то. Как-то раз заходит ко мне Фавелин. После обычного вопроса о здоровье и говорит:

 -- А что, господин Пантелеев, не желаете ли вы сидеть вдвоем?

 -- И даже очень.

 -- Тут есть один господин, он что-то хандрит, ему бы с вами было хорошо, вы бы сумели подбодрить его. Если вы согласны, то я буду просить комиссию, чтоб к вам поместили моего протеже.

 -- Хорошо.