"Земля и воля" - 21

 Еще в самом начале моего очерка я заметил, что аресты и высылки действовали на молодежь крайне возбуждающим образом; нельзя того же сказать об обществе. Правда, имя М. И. Михайлова, первого высланного в Сибирь на каторгу, облетело всю Россию и везде вызвало живейшее сочувствие к его участи (этому, конечно, немало способствовала и его литературная деятельность, особенно статьи по женскому вопросу, первые у нас по времени [Как известно, Прудон в его "DelaJustice..." <"O справедливости..."- франц.> (1858 г.) высказал относительно женщин крайне ретроградные взгляды. В 1859 г. Михайлов был в Париже и жил в "HotelMoliere", где у хозяев отеля собирался кружок горячих приверженцев равноправности женщин. Под влиянием происходивших разговоров у Михайлова и явилась мысль написать статью о женском вопросе. Хотя Чернышевский и поместил ее в "Современнике", но особенного значения не придавал, потому что не считал "женский вопрос" первым. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]); в Петербурге, вне литературных кругов, очень многие лично знали Н. А. Серно-Соловьевича и, несмотря на горячность его темперамента, любили и высоко уважали его за благородство характера и прогрессивный образ мыслей; если сказать, что арест Чернышевского на всех произвел сильное впечатление, то это значит выразиться слишком слабо; с напряженным вниманием прислушивались к малейшим известиям о ходе его процесса и крайне скептически встретили приговор сената. Но чем больше разрастался список жертв, тем меньше стал он возбуждать интереса в широкой публике; например, о Писареве, Шелгунове никогда не приходилось слышать в обществе какие-нибудь разговоры. Это в свое время предвидел Ник. Гавр., которого глубоко поразил арест одного из сотрудников "Современника", В. Обручева. Н. Г., видимо, очень любил его и часто вспоминал о нем, между тем как о Михайлове, по крайней мере с нами, никогда сам не заводил разговора. Дело В. Обручева, возникшее очень скоро после ареста Михайлова (хотя совершенно самостоятельно), даже в Петербурге, вне литературных кругов, прошло почти незаметно. "Да, -- говорил раз Ник. Гав., кажется, метя на это обстоятельство, -- весь мир знает, что Виндишгрец расстрелял в Вене Роберта Блюма, а что он перестрелял еще не один десяток людей, из которых многие были повыше Р. Блюма, так их имена даже не во всякой истории того времени встретишь".

 Знал ли Чернышевский о том, что предпринял Михайлов за границей (то есть что отпечатал там прокламацию "К молодому поколению" [Текст "К молодому поколению" написан Н. В. Шелгуновым; Михайлов же отпечатал ее (600 экз.) в Лондоне и провез в Россию, заклеенною в дно чемодана. Эта операция была произведена в Париже в "HotelMoliere" H. В. Шелгуновым. Но все ли шестьсот экз.? Я этого не утверждаю; впрочем, прокламация была довольно заметно распространена не только между студентами (несомненно, через посредство Е. П. Михаэлиса), но и в публике, даже имелись экземпляры в совсем глухой тогда Вологде. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)]), в этом я не осведомлен; но что по приезде в Петербург Михайлов тотчас же во все посвятил Чернышевского, на это у меня есть данные. Например, раз в присутствии Михайлова приходит к Чернышевскому один из сотрудников "Современника" [М. А. Антонович; он сам это мне и пересказывал. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)] притом пользовавшийся доверием Ник. Гавр. Пришедший, между прочим, высказал мысль, что следует печатать за границей и затем ввозить в Россию. Когда Михайлов ушел, Чернышевский и сказал: "Да ведь вы попали не в бровь, а прямо в глаз: Михайлов именно это и сделал".

 При свидании с Чернышевским в Астрахани весной 1889 г., между прочим, зашел у нас разговор о делах, давно минувших; вернее сказать, я лишь слушал, только иногда наводя тему.

 К слову я рассказал ему о выходе в отставку господина с пенсне. "Да, -- несколько подумавши, заметил Чернышевский. -- Александр Серно-Соловьевич раз говорил мне: "Что брат Николай и Кo делают глупости, я этому не удивляюсь, но как вы, Николай Гаврилович, им этого прямо в глаза не выскажете -- вот чего я не могу понять".

 Какую роль играл А. Серно-Соловьевич за время 1861-1862 гг., я не знаю; помню только, что его иногда противупоставляли чересчур экспансивному брату Николаю; мне также неизвестно, что побудило его летом 1862 г. бежать за границу, где он в 1869 г. покончил с собой самоубийством от невыносимых физических и душевных страданий.

 Не могу не напомнить, что, согласно циркулировавшему в свое время рассказу, Ник. Гавр. первый подал пример своеобразного протеста -- добровольной голодовки в тюрьме. Ему долго отказывали в разрешении свидания с женой; наконец в один прекрасный день объявили, что тогда-то он будет иметь свидание. Наступил назначенный термин, но почему-то свидание было отменено. Затем в течение нескольких дней начальство заметило, что вся пища, доставляемая Н. Г., остается нетронутой.

 И вот ему говорят: "Сегодня вы будете иметь свидание", -- и вместе с тем подают обед. "После свидания, а теперь можете убрать", -- отвечал Н. Г., указывая на обед. Свидание на этот раз состоялось, и Н. Г. прекратил голодовку.

 За время моего касательства к "Земле и воле" у нее никаких прямых связей с Герценом не было [Говоря это, я, конечно, имею в виду петербургский комитет; у русских офицеров, находившихся в Польше, завязались некоторые сношения с Герценом; принадлежность этих офицеров к петербургской "Земле и воле" была, однако, чисто номинальная. (Прим. Л. Ф. Пантелеева)], но следует заметить, что еще несколько ранее отношение передовой интеллигенции к Герцену стало довольно неопределенным. Так, уже в 1861 г. в кружке, группировавшемся около "Современника", раздавались жалобы на Герцена, что он замкнулся в своем "Колоколе", не выходит из чисто обличительного направления и не хочет выступить на более активный путь, что от него едва можно было добиться отпечатания отдельной брошюрой "Что нужно русскому народу". Последнее, как припоминаю, рассказывал мне в те времена А. Н. Пыпин. Правда, Герцен приветствовал студенческое движение очень сочувственной статьей ("Исполин просыпается"), резко заявил свои симпатии к полякам, но всего этого было уже мало, чтобы сохранить прежнюю влиятельную роль. В деле Чернышевского есть фраза из чьего-то письма, у него найденного: "Чернышевский просит передать Герцену, чтобы он не подстрекал молодежь", -- фраза совсем непонятная, так как нельзя привести сколько-нибудь достоверные факты, свидетельствующие, что Герцен не прочь был толкнуть молодежь на агитационную работу. На молодежь, конечно, могли влиять общие идеи Герцена; но ведь после крушения всех надежд, связанных с 1848 г., у Герцена, при всем благоговейном отношении к сраженным борцам, довольно ясно стало сказываться скептическое отношение к старым приемам действий.

 Вот почему Герцен не одобрил прокламацию "К молодому поколению" и в предприятии Михайлова никакого участия не принимал.