Коллекция как спасение. Люди сдавшиеся и несдавшиеся - 40

 В последний раз я встретился с Поповыми, очевидно, совсем накануне их последней поездки в Ленинград и смерти Татьяны Борисовны. Сказал, что тоже должен где-то выступать в Ленинграде, и мы договорились там обязательно повидаться, может быть куда-то вместе пойти. Кажется, я не знал, где буду жить и не оставил своего номера телефона. Но дня через три рано утром меня все-таки нашел Соломон Абрамович и сказал, что ночью Татьяна Борисовна умерла. Очевидно, Игорь Николаевич и попросил меня найти.

 Я не приехал. Не приехал помочь Игорю Николаевичу, не приехал проститься с Татьяной Борисовной. Не могу себе этого простить до сих пор. Не знаю, почему я так поступил, ведь более близких друзей, независимо ни от чего, у меня в жизни не было. Конечно, были какие-то заранее намеченные и мешающие последней встрече пресс-конференции и выступления, для которых я и приехал в Ленинград — но не помню сейчас даже какие именно. Соломон Абрамович взвалил на себя все нелегкие хлопоты по перевозке праха Татьяны Борисовны в Москву и ее похоронам. Я вернулся в Москву на неделю позднее. Позвонил Игорю Николаевичу. Он говорил сумрачным, совершенно больным и бесконечно усталым голосом. На мое предложение приехать ответил так неопределенно, что было ясно, что ему не до меня. Я еще пару раз звонил — телефон не отвечал. Через несколько месяцев Игорь Николаевич умер, но мне никто об этом не сказал. Через много лет Игорь Санович мне заметил: «Мы так удивлялись, что вас не было на похоронах».

Как пишет Шустер, Игорь Николаевич решил лучшие вещи подарить Эрмитажу, и Соломон Абрамович занимался налаживанием связей с музеем. Приехал Пиотровский (старший), восхитился, благодарил, обещал устроить выставку подаренного. Выставки не было, как и ожидали Поповы, к их фантастическому подарку отнеслись без минимального уважения и понимания сути вещей — об этом подробно написал Шестеренок.

Остальное было завещано А. А., уникальная люстра и роскошное издание Ровинского подарены Соломону Абрамовичу. Приехала сотрудница Эрмитажа и они с Шустером отбирали вещи для музея. Действительно, пейзаж Якоба Рейсдаля, как и немецкий портрет, висят в экспозиции Эрмитажа. Другие первоклассные вещи куда-то делись, что неизбежно в таких случаях. Их фантастический немецкий серебряный корабль XVI века с обычной русской ввозной пробой XIX века в Эрмитаже был назван поздним, многочисленные другие ошибки сотрудников Эрмитажа перечисляет Шустер в своих воспоминаниях.  А. А. все еще продолжает продавать вещи из их коллекции. Мне все это безобразие кажется правильным. Да, дивную коллекцию не удалось сохранить, но большая часть вещей где-то живет, меняет владельцев, у них теперь своя собственная судьба, что считали наиболее разумным всегда и Поповы.

Вероятно, Игорь Николаевич понимал, как распорядится их вещами А. А. Но есть один предмет, одна картина, судьба которой меня все же волнует. Это «Красный колпак» - автопортрет Рембрандта, принадлежавший Поповым. Сперва я думал, что он в Эрмитаже, но не выставляется, потому что у сотрудников музея «есть сомнения». Думать об этом было противно, но в конце концов это бывает не так уж редко. Даже «Артасеркс, Аман и Эсфирь» Рембрандта долгое время валялся в запасниках Румянцевского музея, пока холст не вытащил, не увидел Боде. Но недавно выяснилось, что «Автопортрет» Рембрандта в Эрмитаже подменен. Вместо него в запасниках музея оказалась поздняя слабая копия, даже по рисунку мало похожая на «Красный колпак» Поповых.

 И поскольку судьбы Поповых, их коллекции и «Красного колпака» неразделимы, у меня возникает много вопросов. Конечно, без ведома и участия сотрудницы Эрмитажа, принимавшей для музея вещи Поповых, подмена «Красного колпака» могла произойти только в одном случае — если подмена произошла в самом Эрмитаже, уже после того, как вещи были приняты и оприходованы в музее. В любом случае это должен был знать Пиотровский. Потому что из коллекции Поповых для Эрмитажа отбирались шедевры, а не вся коллекция и везти примитивную позднюю копию ни Пиотровский, ни добросовестный сотрудник не стали бы. Но почему тогда молчал об этом в своих воспоминаниях Шустер? Он защищал древность немецкого серебряного корабля, отстаивал авторство французской миниатюры, смеялся над сомнениями в авторстве Маньяско, но ни словом не упоминает о таинственном исчезновении «Автопортрета» Рембрандта. А ведь это событие мирового масштаба.

 Может быть до смерти Татьяны Борисовны ни Шустер, ни А. А. не знали, что «красный колпак» — это Рембрандт, но передавая картины Эрмитажу, куда он уже поступал в своей истинной атрибуции, они не могли этого не знать. И какова здесь роль славного представителя следственных органов, которые принимали такое деятельное участие в различных происшествиях, связанных с очень дорогими коллекциями. Ответственный и известный сотрудник Эрмитажа, просивший у меня для выставки «Благовещенье» Фра Беато Анжелико, сперва удивился, услышав что я не доверяю руководству Эрмитажа, потом возражал, когда я сказал, что в Эрмитаже украли «Автопортрет» Рембрандта, подаренный моими друзьями, но потом прислал мне письмо, где была подтверждена пропажа в Эрмитаже «Автопортрета» Рембрандта, но было написано, что по прошествии стольких лет уже нельзя установить, как именно это произошло.

 Так или иначе у «Красного колпака» уже двадцать лет своя новая судьба. Одна из тоже вполне ответственных сотрудниц Эрмитажа мне сказала, что он в частной коллекции в Соединенных Штатах. Раньше его сорок лет прятали Поповы от советских властей, теперь его двадцать лет прячут как краденную из Эрмитажа картину. Но для меня «Красный колпак» неотделим от Татьяны Борисовны и Игоря Николаевича, а они со всей радостью и болью, слабостью и несгибаемым упорством неотделимы от меня самого.

 Несколько лет назад я получил от них загробную весточку. Сперва Игорь Санович, а потом и Шустер рассказали мне одну и ту же поразившую их историю. С 1975 года до самой смерти ни Игорь Николаевич, ни Татьяна Борисовна ни разу не виделись со старейшим своим приятелем Сергеем Петровичем Варшавским, после того, как он какую-то пакость следователю рассказал обо мне.

 — Я так старался их помирить, — рассказывал мне Шустер. — Я говорил — ведь он уже старик, он так вас любит. Но они больше никогда не заехали к нему, и его к себе не пустили, не захотели ему что-то простить (Шустер не знал о показаниях Варшавского).

Татьяна Борисовна и Игорь Николаевич не захотели простить Варшавского, это значит, что они все эти годы помнили и думали обо мне. Тома не захотела простить их, а я не попрощался ни с Татьяной Борисовной, ни с Игорем Николаевичем, но во мне так много от них, от их понимания не только искусства, но и России и жизни в целом, что я никогда их не забываю, не способен забыть и это может быть единственное мое извинение.

 Их фантастическая коллекция, как и следовало ожидать в России, разграблена и погибла, бесследно исчезли две гениальных работы Пиросманишвили — третий, наиболее простой холст (с овечкой) А. А. продал Дудакову. Но часть их собственных картин, к счастью, уцелела. Татьяна Борисовна и Игорь Николаевич не только мне, но и всем нам многое дали и сегодня, после их первой (пусть небольшой) совместной выставки в галерее «Академия» мы, наконец, впервые можем понять, как велико это наследие.