Autoren

1427
 

Aufzeichnungen

194062
Registrierung Passwort vergessen?
Memuarist » Members » Sergey_Grigoryants » Родные - 12

Родные - 12

12.04.1942
Киев, Киевская, Украина

 

Думаю, что дед все 1920-е годы достаточно открыто развлекался с балеринами оперного театра в Киеве, в небольшом тогда еще городе, где Сергей Павлович был одной из самых заметных фигур. Но у бабушки было нечто совсем иное, пожалуй, не совсем народническое чувство превосходства над окружающем миром. Своим дивной красоты среднерусским говором с обилием энклитик и проклитик (переносом ударения с главного слова на предлог и наоборот) она вдруг отвечала на мой вопрос, почему у нее нет никаких украшений, кроме истончившегося за пятьдесят лет обручального кольца:

— Я же не прислуга, чтобы носить золотые вещи… Это горничной и Верочкиной бонне полагалось дарить на праздники золотой браслет или какое-нибудь колечко.

А иногда (и нередко), когда была мной недовольна, спрашивала:

— Тебя что — на конюшне воспитывали?

С ее точки зрения я, в общем-то маленький мальчик, веду себя как лакей, как крепостной которого можно и нужно сечь на конюшне. В результате лакеем я, после такого домашнего воспитания, уже никак не стал.

Таким образом, дед, вполне понимая свою вину, умирая, и впрямь оставлял очень одинокого и растерянного человека. И все-таки для матери пожертвовать своей жизнью, выполняя просьбу умирающего отца — совсем неординарный поступок. А она и впрямь бросила любимого мужа и вернулась к матери в Киев. Тем не менее даже с дочерью, даже со мной, бесспорно, любимым внуком, бабушка до самой смерти чувствовала внутреннее одиночество и иногда - раз в неделю или месяц - внезапно громко вскрикивала «мама, мамочка». Если у нас с мамой в комнате были гости, а из бабушкиной комнаты внезапно доносилось это восклицание оно воспринималось с удивлением, непониманием, но, как правило, никакого продолжения не было.

До болезни Сергей Павлович, хотя и пытался сперва уехать в эмиграцию, но потом как-то сумел приспособиться к советской власти. «Тихой сапой», как сказала однажды бабушка. С одной стороны, он действительно был очень крупным ученым — одним из самых известных специалистов в очень востребованных тогда гидравлике и аэродинамике, автором проектов двух первых русских гидроэлектростанций, построенной Свирской ГЭС по, так называемому, «ленинскому плану ГОЭЛРО», и неосуществленному проекту ГЭС на Десенке. Но после двухтомной еще дореволюционной монографии «Гидромеханика вязкой жидкости и гидравлические фрикционные машины» в советское время он уже никогда не вернулся к науке, ограничив себя преподавательской и прикладной технической деятельностью. По-видимому, он считал, что в Советской России уже нет академической среды, в которой он мог бы жить и работать. Конечно, он и не подумал вступить в партию, больше того не стал академиком оттого, что отказался читать лекции на украинском языке (в какой-то из периодов украинизации). Это было связано не с дурным отношением к украинцам, наоборот от большого уважения к украинской культуре — у него много было друзей из очень старинных украинских фамилий, но по-украински не было научной терминологии, разработка ее, да и еще во всех технических областях была для него — серьезно и ответственно относившегося к науке человека — гигантской задачей и совершенно непосильной работой, а делать чтобы то ни было ради личных выгод он не хотел и не умел. Кроме того, он не писал доносов на своих коллег, чем по изустным преданиям отличались многие киевские ученые того времени. И, наконец, благодаря его матери и всем австро-венгерским родственникам семья была откровенно германофильской — дед с ранней молодости переводил и издавал по-русски основополагающие немецкие работы по гидравлике и кораблестроению, и у мамы с двух лет была не нянька, а специально выписанная из Риги бонна. В результате, дед был почти единственным русским профессором, которого в 1920-е и даже в начале 1930-х годов не просто охотно приглашали в Германию, но он мог еще привозить иногда с собой десятки наиболее способных своих учеников для стажировки. По-видимому, это тоже ценилось советскими властями.

В 1941 году расположившийся в нашей квартире немецкий командующий нашел мамину подругу, остававшуюся в Киеве — Нину Алексеевну Ступину и попросил оставить ему два голландских пейзажа XVII века и два немецких музыкальных ящика, один из которых играл «Майн либен Августин». Остальное после ухода немцев разграбили институтские дворники. Мама мне говорила, у кого из моих сверстников в отцовском шкафу книги с заказными переплетами и инициалами деда на корешках (как до революции было принято), но мне не хотелось проситься для этого в гости. В филармонии, когда я начал ходить на концерты, какие-то старушки говорили мне: «Ваш дедушка сидел на седьмом, а не на двенадцатом месте первого ряда, чтобы видеть руки пианиста».

Вообще, в атмосфере не только отвратительного, но и очень скучного советского Киева, Сергей Павлович был, пожалуй, самой любопытной, забавной, почти экзотической, и, в общем, очень привлекательной фигурой. Он был очень толст и шил себе костюмы в Берлине у специального портного и усы носил чуть подкрученные вверх, как у Вильгельма II. Всегда носил на безымянном пальце широкое золотое кольцо своей матери с большой жемчужной в обрамлении мелких бриллиантиков, что в Советской России конца 1920 — начала 1930-х годов даже представить себе невозможно. Правда второе кольцо — масонское — пропало еще перед самой революцией. Деда остановили грабители, потребовали у него деньги, которые он нес из банка для малоимущих студентов, украли часы, а кольцо Доры Акимовны уцелело лишь потому, что он снял перчатку вместе с кольцом — перчаток тогда еще не воровали.

13.05.2020 в 17:22


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Rechtliche Information
Bedingungen für die Verbreitung von Reklame