История с "Самозванцем"

 Однако не исключено, что история с Качаловым была лишь по­водом для ареста, а причина была в другом. Существует версия музыкального журналиста Анатолия Агамирова (он излагал ее моему другу, американскому исследователю жизни и творчества Эрдмана, автору книги «The lifе аnd drama of Nikolai Erdman SILENCE'S ROAR», театроведу Джону Фридману, с чьего разрешения я привожу эту историю): В двадцатые годы Николай Эрдман приятельствовал с семьей наркома просвещения Луначарского, бывал у него дома в Денежном переулке. Человек энциклопедически образованный, сам писавший пьесы, Луна­чарский высоко оценивал талант Эрдмана . И когда в 1929-м году Эрдман принес ему рукопись второй своей пьесы - "Самоубийца", Луначарский предложил устроить общественную читку у него дома. В назначенный день Эрдман пришел домой к Луначарскому читать пь­есу. Он ожидал, что будут театральные и литературные деятели. Од­нако, Луначарский пригласил слушать пьесу не их, а тех, от кого гораздо больше зависела судьба пьесы и  самого  автора  -  членов правительства: Пятакова,  Радека,  Ворошилова -  людей, которые, в числе прочего, занимались  и  проблемами  культуры. И вот Эрдман читает пьесу "Самоубийца", полную остроумнейших реприз и ситуаций. Читает при полном и угрюмом молчании. Ни на одну репризу аудитория, собравшаяся за дубовым резным столом, не реагирует (все это рассказывала Агамирову его мать, родственница жены Луначарского, присутствовавшая при читке). Читка закончилась. Начался ужин. О пьесе - ни слова. После ужина гости встали и, сославшись на то, что их внизу ждут машины, ушли. Эрдман, подавленный, огорченный, попрощался с хозяевами и пошел в переднюю одеваться. Луначарский подал ему пальто и сказал: «Коля! Вы написали гениальную пьесу. Но пока я - нарком просвещения, она не будет идти на советской сцене. Поверьте, так будет для вас лучше».  Напрасно Эрдман пытался пристроить пьесу во МХАТ, в театр Революции. Все попытки оканчивались неудачей. Пьесу так и не раз­решили. Возможно, Ворошилов еще с того вечера затаил недо­верие к Эрдману. Он понял опасность его пера. Но поскольку Луна­чарский, из желания оградить Эрдмана от неприятностей, постановку пьесы не разрешил, и она нигде не шла, то придраться было, вроде бы, не к чему. Тог­да придрались к басням.