30.06.1959 Усть-Река, Республика Карелия, Россия
По берегам Колод-озера разбросано шесть деревень. Мы тянули жребий, кому какая деревня. Нам с Леной досталось Заозерье, километрах в трех от Погоста. Сразу же нам не повезло: хозяйка красила пол, и не захотела с нами разговаривать. К тому же, оказалось, что у нее в прошлом году уже побывали студенты из Петрозаводска. - Три дня у меня Сережка сидел! Всё вымотал! В следующей избе старушка тоже отказалась петь. - Раньше много писен знала, а нонь все забыла. - Ну, не может быть, чтобы все! Ну, вот нищие у вас раньше ходили, вот что они пели? - Калики-то перехожие? А много пели, божатки! Бывалоча, и про Лазаря пели, и про Михаила-от Архангела… - Ну, спойте про Лазаря. - Про Лазаря? Ой, беда-то бедная, всё забыла! - А свадебные? - упрашивали мы. – Ведь справляли же у вас свадьбы! Пели! Причётывали! Неужели вы все причёты забыли? - Э-э, подружки божоны, молода была – баско причетывала, а нонь ницяго не помню! - Да вы и сейчас еще не старая! - Какое не старая - восемьдесят на Троицу стукнуло! - Ну и что? Нам один старичок пел, ему уже девяносто, а он всё помнит! Это мы будим в старушке дух соревнования. Возраст легендарного старичка увеличивается в зависимости от возраста упирающейся «носительницы». Иногда помогает. Но упрямая старушка все-таки нам ничего не спела, даже рассердилась под конец: - Котора фрянка манить буду, коли ницяго не малтаю! На местном диалекте: какого черта врать буду… Так и ушли ни с чем. Сели на бревна возле какой-то избы. Моросил дождь. Хотелось есть. Оставался еще Андрей Июдич Кузнецов. Его адрес дала нам наша хозяйка, он был ей то ли деверь, то ли свояк. Нам показали его избу. Июдич с женой обедали. Нас посадили за стол и принялись угощать. Мы ели «рыбник» – крупную плотву, целиком запеченную в пирог. С пирога срезают поджаристую крышку и едят, подцепляя рыбу вилкой прямо с блюда и заедая хрустящими кусочками крышки. Необыкновенно вкусно! К чаю хозяйка подала целое блюдо теплых, рассыпчатых колобков. Андрей Июдич, пообедав, ушел на работу – он кузнец. Сказал, чтобы мы пришли к нему в семь часов вечера – он нам будет петь и сказывать. Повеселевшие, наевшиеся, мы на всякий случай зашли в соседнюю избу, и тут нам подфартило: хозяйка, правда, петь не захотела («кабы вы мне, сугревушки, бутылочку поставили, я бы вам спела, а так – хоть черту свисни мои писни). Зато мы записали от ее внука разные считалочки. Детский фольклор нам тоже нужен. До семи часов мы гуляли у озера, рвали васильки, плели веночки. Лена рассказывала о своем женихе, Димке. Он учится в МАИ. Они дружат с седьмого класса, и должны пожениться, как только оба защитят диплом. Вообще-то, он настаивает расписаться раньше, сразу по ее возвращении, но последнее время ей кажется, что она к нему охладела. Как-то ей с ним стало не о чем говорить. Она пытается привить ему любовь к классической музыке, к живописи, к литературе, а ему это ничего не интересно. Кроме того, у них совершенно разные взгляды на многие вещи. Но всё у них уже решено, обговорено с его родителями и ее мамой: первое время они будут жить у его родителей, те обещают помочь с первым взносом на кооператив. Так что обратного хода нет. Ее мама правильно говорит: нечего искать журавля в небе. Главное, чтобы человек был надежный. Лена как-то обреченно потупилась, и ее милое, наивное лицо со светлыми глазами и смешной родинкой на кончике носа стало печальным. - А у вас уже – было? – спросила я. - Что было? – не поняла она. - Ну… Это! - Нет, что ты! – покраснев, ответила она. Я вспомнила, что, когда уезжали, рядом с ней на вокзале стоял коренастый парень с густыми насупленными бровями и беспокойным, ревнивым взглядом небольших острых глаз. - Это он тебя провожал? - Он, - ответила Лена, и вопросительно на меня взглянула, молча спрашивая – как он тебе? Что мне ей ответить? Что не надо безвольно подчиняться обстоятельствам, что еще не поздно отказаться от заведомо нелюбимого жениха? Но какое я имела право навязывать ей свой опыт? - По-моему, нормальный, - сказала я.
В семь часов мы пришли к Июдичу, но дома не застали: он ушел к соседке резать барана. Снова мы пили чай с наливками и сочнями, хозяйка, Настасья Ильинична, маленькая, подвижная, очень добрая, рассказывала: шестьдесят семь лет, сыновья разъехались, «доць» умерла, внук с ними живет. После чая мы помогли ей перемыть посуду, и она спела нам массу песен. Голос у нее низкий (тут обычно поют высокими голосами), грудной, не очень сильный, но выразительный. Пела масленичные, обрядовые, жестокие романсы. Комната вся в вязанных круглых ковриках, на полу – полосатые дорожки. По стенам лавки, на столе самовар. Иконы, фотографии родственников в рамках из серебряной фольги. Белобрысенький внук Саша возится на лежанке с кошкой. За окнами – белая ночь: нежный апельсиновый закат и струящееся синее озеро. А женщина за столом сидит, подперев голову, и поет. Голос мягкий, печальный, с характерным северным выговором: Скоро-скоро ль придется расстаться, Да не скоро придется забыть. Скоро ль горькие слезы польются На мою ли на белую грудь… Андрея Июдича мы так и не дождались. Он зашел на минутку и снова ушел – выпивать по поводу того, что зарезал барана. Мы не жалели об этом.
11.05.2020 в 21:41
|