На острове смерти "Каргопольлаг" - 4

По берегам Колод-озера разбросано шесть деревень. Мы тянули жребий, кому какая деревня. Нам с Леной досталось Заозерье, километрах в трех от Погоста.
Сразу же нам не повезло: хозяйка красила пол, и не захотела с нами разговаривать. К тому же, оказалось, что у нее в прошлом году уже побывали студенты из Петрозаводска.
- Три дня у меня Сережка сидел! Всё вымотал!
В следующей избе старушка тоже отказалась петь.
- Раньше много писен знала, а нонь все забыла.
- Ну, не может быть, чтобы все! Ну, вот нищие у вас раньше ходили, вот что они пели?
- Калики-то перехожие? А много пели, божатки! Бывалоча, и про Лазаря пели, и про Михаила-от Архангела…
- Ну, спойте про Лазаря.
- Про Лазаря? Ой, беда-то бедная, всё забыла!
- А свадебные? - упрашивали мы. – Ведь справляли же у вас свадьбы! Пели! Причётывали! Неужели вы все причёты забыли?
- Э-э, подружки божоны, молода была – баско причетывала, а нонь ницяго не помню!
- Да вы и сейчас еще не старая!
- Какое не старая - восемьдесят на Троицу стукнуло!
- Ну и что? Нам один старичок пел, ему уже девяносто, а он всё помнит!
Это мы будим в старушке дух соревнования. Возраст легендарного старичка увеличивается в зависимости от возраста упирающейся «носительницы». Иногда помогает.
Но упрямая старушка все-таки нам ничего не спела, даже рассердилась под конец:
- Котора фрянка манить буду, коли ницяго не малтаю!
На местном диалекте: какого черта врать буду…
Так и ушли ни с чем.   
Сели на бревна возле какой-то избы. Моросил дождь. Хотелось есть.
Оставался еще Андрей Июдич Кузнецов. Его адрес дала нам наша хозяйка, он был ей то ли деверь, то ли свояк. Нам показали его избу.
Июдич с женой обедали. Нас посадили за стол и принялись угощать. Мы ели «рыбник» – крупную плотву, целиком запеченную в пирог. С пирога срезают поджаристую  крышку и едят, подцепляя рыбу вилкой прямо с блюда и заедая хрустящими кусочками крышки. Необыкновенно вкусно! К чаю хозяйка подала целое блюдо теплых, рассыпчатых колобков.
Андрей Июдич, пообедав, ушел на работу – он кузнец. Сказал, чтобы мы пришли к нему в семь часов вечера – он нам будет петь и сказывать.
Повеселевшие, наевшиеся, мы на всякий случай зашли в соседнюю избу, и тут нам подфартило: хозяйка, правда, петь не захотела («кабы вы мне, сугревушки, бутылочку поставили, я бы вам спела, а так – хоть черту свисни мои писни). Зато мы записали от ее внука разные считалочки. Детский фольклор нам тоже нужен.
До семи часов мы гуляли у озера, рвали васильки, плели веночки. Лена рассказывала о своем женихе, Димке. Он учится в МАИ. Они дружат с седьмого класса, и должны пожениться, как только оба защитят диплом. Вообще-то, он настаивает расписаться раньше, сразу по ее возвращении, но последнее время ей кажется, что она  к нему охладела. Как-то ей с ним стало не о чем говорить. Она пытается привить ему любовь к классической музыке, к живописи, к литературе, а ему это ничего не интересно. Кроме того, у них совершенно разные взгляды на многие вещи. Но всё у них уже решено, обговорено с его родителями и ее мамой: первое время они будут жить у его родителей, те  обещают помочь с первым взносом на кооператив. Так что обратного хода нет. Ее мама правильно говорит: нечего искать журавля в небе. Главное, чтобы человек был надежный. 
Лена как-то обреченно потупилась, и ее милое, наивное лицо со светлыми глазами и смешной родинкой на кончике носа стало печальным.
- А у вас уже – было? – спросила я.
- Что было? – не поняла она.
- Ну… Это!
- Нет, что ты! – покраснев, ответила она.
Я вспомнила, что, когда уезжали, рядом с ней на вокзале стоял  коренастый парень с густыми насупленными бровями и беспокойным, ревнивым взглядом небольших острых глаз.
- Это он тебя провожал?
- Он, - ответила Лена, и вопросительно на меня взглянула, молча спрашивая – как он тебе?
Что мне ей ответить? Что не надо безвольно подчиняться обстоятельствам, что еще не поздно отказаться от заведомо нелюбимого жениха? Но какое я имела право навязывать ей свой опыт?
- По-моему, нормальный, - сказала я.

В семь часов мы пришли к Июдичу, но дома не застали: он ушел к соседке резать барана.
Снова мы пили чай с наливками и сочнями, хозяйка, Настасья Ильинична, маленькая, подвижная, очень добрая, рассказывала: шестьдесят семь лет, сыновья разъехались, «доць» умерла, внук с ними живет. После чая мы помогли ей перемыть посуду, и она спела нам массу песен. Голос у нее низкий (тут обычно поют высокими голосами), грудной, не очень сильный, но  выразительный. Пела масленичные, обрядовые, жестокие романсы. Комната вся в вязанных круглых ковриках, на полу – полосатые дорожки. По стенам лавки, на столе самовар. Иконы, фотографии родственников в рамках из серебряной фольги. Белобрысенький внук Саша возится на лежанке с кошкой. За окнами – белая ночь: нежный апельсиновый закат и струящееся синее озеро. А женщина за столом сидит, подперев голову, и поет. Голос мягкий, печальный, с характерным северным выговором:
Скоро-скоро ль придется расстаться,
Да не скоро придется забыть.
Скоро ль горькие слезы польются
На мою ли на белую грудь…
Андрея Июдича мы так и не дождались. Он зашел на минутку и снова ушел – выпивать по поводу того, что зарезал барана.
Мы не жалели об этом.