Отступление о студенчестве - 2

  К кругу "посвященных" у нас на курсе принадлежала, пожалуй, Ира Гитович, с которой мы, сойдясь во взглядах, подружились. В отличие от меня, она принадлежала к литературной среде и была приобщена не только к фундаментальным знаниям, но и к неофициальным, у нас не опубликованным. Ирина мама Нина Ильинична Гитович только что (в 1955) выпустила "Летопись жизни и творчества А.П.Чехова", она всю жизнь занималась Чеховым (кстати, Ира продолжила эту семейную традицию). Дядя - Александр Ильич Гитович переводил (в основном древних китайских и корейских поэтов), да и свои стихи писал. И прозу. От Иры я узнавала удивительные вещи. Например, историю любви Маяковского и парижанки Татьяны Яковлевой, воспринимавшуюся тогда как история романтическая и драматическая (не дали, мол, любящим соединиться). В Ире я почувствовала не только носительницу неофициальных знаний, но и противницу официальных. Тогда термин "диссидентство" еще не был в ходу, но Ира явно находилась в оппозиции к власти и господствующим взглядам. Проявилось это и в достаточно нелепом уходе ее из МГПИ: не смогла сдать марксизм-ленинизм. При этом, в отличие от шустрых красавиц и положительных дам, сумевших устроить свои любовные дела, как им того хотелось, Ира в вопросах завоевания внимания противоположного пола проявляла редкостную наивность и беспомощность. Как и я. Мы действовали "интеллектуальными методами": звонили по телефону и пытались соблазнить собеседника беседой на интеллигентные темы. Некоторые терпели. Например, ирин "предмет" Алексей Дорогов, сотрудник Института истории естествознания и техники. Другие с самого начала не выдерживали предложенных высот. Но ясно было одно: метод не срабатывает и к искомому результату не приводит. Его опровергал и развивавшийся на глазах у курса роман Сергея Воловца и Ольги Маштаковой.

  Воловец был замечен в чтении серьезной литературы "не по программе": я своими глазами видела у него Лосева. За пятерками он не гнался, но, думаю, заранее знал, к чему себя готовил. И в самом деле, после Института его сразу взяли в АПН, через какое-то время послали работать в Данию, потом - в Лондон, а вершиной его карьеры стала должность заместителя главного редактора в иллюстрированном историческом журнале "Родина". Он бы, возможно, поднялся бы и выше, но скоропостижно умер от сердечного приступа в 1993 году 55 лет.

  Так вот, интеллектуал Воловец, державшийся особняком и ни в каких наших затеях участия не принимавший, приглядел себе элементарную блондинку Ольгу, женился и прожил с ней всю жизнь. Наверное, как и для большинства мужчин, сексуальность имела для него приоритетное значение. Но, если это так, то в Ольге сексуальность сочеталась с неискушенностью. Потому что именно от нее весь курс узнал, что бывают поцелуи "с языком", и ее это поразило в не меньшей степени, чем нас всех.

   Между тем, вопросы секса интересовали всех, а найти теоретические (мы их предпочитали практическим) источники знаний было нелегко, да и стыдно как-то. Вот и перебивались устной информацией из уст в уста. Как выяснилось в скором времени, непревзойденным специалистом и драгоценным кладезем премудрости в этой области была Лена Ордынская.

  Мы подружились не сразу: Лена входила в окружение Жени Гайдар, к которому я из гордости не приближалась. Она сама ко мне подошла: сначала сделала замечание по поводу моего слишком вольного общения с Деканатом, а вслед за тем спросила, нет ли у меня шпаргалок по истории. Потом оказалось, что причина близости с Женей - скорее соседство по дому, чем другие основания. Хотя в Лене, рано оставшейся без родителей и вынужденной рассчитывать исключительно на свои собственные силы, всегда существовало подспудное желание прислониться к чему-то устойчивому, надежному, благополучному, семейному. Поэтому она всю жизнь чтила всех своих родственников и поддерживала с ними самые тесные семейные связи. Пока жив был ее замечательный дядя адвокат Юрий Сергеевич Ордынский, Лена регулярно устраивала в его доме (разумеется, на его деньги) семейные обеды "комильфо" для его и своих друзей. Она превосходно готовила и откуда-то знала все секреты высокой сервировки типа подогретых тарелок и непременных подогретых же калачей к икре. При этом жила практически на стипендию - 220 рублей, то есть, впроголодь, и надеть ей всю жизнь было катастрофически нечего. Верность родственникам и друзьям, удвоившаяся после того, как стало ясно, что своей семьи не будет, соединялась в Лене со здоровым авантюризмом и хорошо развитым чувством интриги. При потрясающей фигуре, прекрасном лице, уме и развитом чувстве юмора, она пользовалась огромным успехом у мужчин и умела "сделать" практически любого. Увы, кроме одного-единственного, блестящего умника, красавца, физика и джазмена Марка Кремлева, которого безответно любила и при котором числила себя всю жизнь (платонически), занимаясь его делами, его здоровьем. Во мне она нашла довольно бездарную ученицу в области соблазнения мужчин, но зато я охотно, и не без пользы, участвовала в разработке какого-нибудь очередного ее проекта и в анализе сложившихся ситуаций. И я могла ей рассказать про себя все и всегда получить заинтересованный совет. Нам было всегда интересно и весело вдвоем. Отличный рассказчик, Лена разворачивала передо мной длинный свиток своих наблюдений над мужскими типами и их поведением в постели: не в смысле мастерства, а в смысле разговоров. Непревзойденной по самодовольному идиотизму осталась фраза "Твое влагалище - просто рай".

  Через Лену я сблизилась и на долгие годы подружилась с Люсей Горышник, тоже с нашего курса. Она и ее сестра-двойняшка Оля Дюкалова были замужем за друзьями-физиками Леней Горышником и Сашей Дюкаловым. Оба учились в самом престижном в то время ВУЗе - Физико-Техническом. В Долгопрудном. Поистине физики составляли тогда элиту нашего общества. В Благовещенском переулке у Люси мы и стали вести ту настоящую студенческую жизнь, о которой мечтали, поступая в Институт, и какой представляли ее себе по фильмам и литературе: разговоры обо всем на свете, вечеринки, романы, походы на байдарках, розыгрыши...

  А через Леру Рухамину открылся еще другой мир, тоже бесконечно притягательный. Лера была человеком предприимчивым. Едва ли не единственная на курсе, она нашла способ подрабатывать: устроилась чтицей к слепому студенту Литинститута. Глеб Еремеев был поэт. Зрение потерял в детстве, в восьмилетнем возрасте (в 1942 расковырял найденную в лесу мортиру) и стихи писал, как зрячий: остро помнил картинки мира. Наверное, он попросил Леру (а, может быть, она сама решила создать ему круг общения) привезти к нему в гости подружек. Так мы оказались зимой в его родовом доме в деревне Булгаково Лопаснинского района. Один из счастливых дней моей жизни!

  Поехали с лыжами и с ночевкой. Добирались на электричке, а потом на лыжах через лес. Приехали уже к вечеру. Дом оказался большим, просторным, с русской печкой, в которой можно было и помыться. Уютный, обжитой. Там постоянно жила бабушка Глеба. Она нажарила нам на печке потрясающей картошки с луком и деревенским салом. Все было в радость, все было в диковину: не так часто приходилось бывать в деревне, да еще не в убогом, а в благостном ее варианте. Дом стоял между лесом и речкой. Рядом с домом благоухала копна сена, в которую можно было лечь и смотреть на ясное, звездное небо, вдыхая чистый морозный воздух. В абсолютной тишине...

  Глеб оказался живым и симпатичным молодым человеком, постарше нас, а его друг и однокурсник по Литинституту Стас Джимбинов, наш ровесник, калмык благородных кровей, был красив загадочной и экзотической красотой восточного принца. Особенно при свете пламени, когда мы сидели поздно вечером в темноте у камина, и Глеб читал стихи Блока, водя пальцами по страницам огромной книги. Читал чуть медленней, чем было бы глазами, но именно замедленность эта сообщала стихам особый ритм, совпадавший с потрескиванием дров...

  На следующий день мы побежали на лыжах по окрестностям, оказавшимся, впрочем, довольно пустынными в смысле почти полного отсутствия жилья. И снова, уставшие от воздуха и движения, сидели у камина, разговаривали и чувствовали такую внезапную и неодолимую привязанность друг к другу, что, когда 20 лет спустя, в самолете на Антверпен я впервые с тех самых пор встретила Стаса (он сидел рядом), мы бросились друг к другу, как родные. Как будто все эти годы не прерывался тот возникший контакт. Стас стал профессором кафедры зарубежной литературы Литинститута, известным литературоведом-американистом, в Бельгию летел на научную конференцию. А с Глебом Еремеевым, ныне признанным поэтом, мы встречались еще не однажды.

  Счастливая эскапада в Булгаково и закончилась чудесно. Мы с Лерой отправились через лес на лыжах, чтобы попасть на автобус и доехать до станции. Но, поскольку было уже темно, в лесу мы заблудились и, в конце концов, попали на какую-то безлюдную дорогу. Никакого движения по ней не наблюдалось, и мы потихонечку начали киснуть. И вдруг! Грузовик. И не проехал мимо, а остановился. Мы забросились в кузов вместе с лыжами, а там вповалку лежит штук восемь охотничьих собак, а к бортам, где место осталось, жмутся трое охотников с ружьями, так что нам приткнуться совершенно некуда. Охотники смотрят с любопытством, что будем делать. Я легла прямо на незнакомых собак: не стоять же! Следом за мной и Лера, которая была потяжелей меня. Но собаки даже не пикнули. Видно, уморились на охоте. Лежать на теплом, шерстяном, ушастом ложе, прижиматься лицом к вздымающимся бокам было дополнительным счастьем этих двух счастливых дней.

   Охотники довезли нас прямо до станции, денег не взяли и похвалили, что мы собак не испугались и правильно себя с ними повели: как хозяева.