Но пора, думаю, рассказать о родителях более связно. Насколько это возможно, конечно, потому что при их жизни не очень-то я расспрашивала их о прошлом, о чем сегодня страшно жалею.
Моя мама Мягкова Татьяна Ивановна родилась в Москве в 1916 году.
Ее мама, о которой я не знаю ничего, умерла очень рано, в 1920, и от нее сохранилась лишь чудесная фотография. Отец Мягков Иван Прокопьевич окончил сельскохозяйственный институт в Москве. На групповой студенческой фотографии - чистые и вдохновенные лица, каких сегодня уже не встретишь. Успел повоевать, судя опять-таки по фотографии в военном мундире. Эту фотографию мама сберегла, хотя она была предметом страшной тревоги при обыске, когда пришли за моим отцом ("белый офицер" в семье). Сберегла она на долгие годы и офицерский походный кожаный сундучок с многочисленными ремешками и множеством внутренних отделений. Сундучок сначала занимал почетное место в нашей с мамой комнате, а потом, уже в нашей с мужем квартире, сундучок постепенно перекочевал на лоджию, и хранились в нем уже не письма и бумаги, а инструменты, банки с красками, всякая всячина. Пока он не размяк, и от него не начали отслаиваться куски кожи. Пришлось выбросить...
Иван Прокопьевич Мягков в Первую мировую войну
Мама на коленях у своей мамы
О дальнейшей судьбе деда мама ничего не рассказывала (боялась, видимо), но случай свел меня, когда я работала завлитом в Театре Станиславского, с писателем Гавриилом Николаевичем Троепольским. Во время гастролей Театра в Воронеже он подошел ко мне и спросил, не родственник ли мне Иван Прокопьевич Мягков. Получив утвердительный ответ, разволновался, сказал, что это был его старший друг и что оба они были последователями ученого-аграрника А.В.Чаянова, когда работали на селе. Известно, что Чаянов, сторонник кооперации, ратовавший за сохранение индивидуальных крестьянских хозяйств и заклейменный Сталиным в 1929 году, в 1930 году был арестован. Сопоставив факты (мама осталась совсем одна в 14 лет, то есть, как раз в 1930), думаю, что деда моего постигла та же участь (по делу Трудовой крестьянской партии), но только Чаянова расстреляли в 1937 году, а Ивана Прокопьевича уже в 1930 сослали в Казахстан, где он и сгинул, видимо, намного раньше.
Иван Мягков - студент сельскохозяйственного института.
Маму воспитывала в основном тетя Валя, сестра ее покойной матери. Она тоже умерла рано, но, пока она была жива, маленькой Тане открылась интереснейшая богемная среда 20-х годов. Тетя Валя работала в Совкино и была хороша собой. На групповой ее фотографии с сотрудниками видна табличка на стене: "Рукопожатия отменяются". Стало быть, инфлюэнца свирепствовала. На другом, явно курортном фото юная красавица сидит в южном саду, внутри старинного иссохшего фонтана, а на бортике фонтана стоит живая цапля. И таким умиротворенным счастьем и красотой веет от этой картинки, такие дореволюционные детские ассоциации приходят на ум - "Леди Джейн или Голубая цапля" (популярная детская книжка Сесилии Джемисон начала ХХ века), словно ничего ни с кем нигде не случилось, и все хорошо. Так вот, тетя Валя водила племянницу и на спектакли Мейерхольда, и на спектакли Таирова, и на спектакли Станиславского, и в Большой...И однажды, когда мама рассказывала мне о своих театральных впечатлениях, я, привыкнув, что она видела всё, спросила, не видела ли она и Комиссаржевскую (Вера Федоровна умерла в 1910 году) ... Ходили они и по гостям, где хорошенькая и умненькая Танечка сиживала на коленях у Есенина, например, ("многим ты садилась на колени, а теперь сидишь вот у меня"), разговаривая с ним про разное...
Тетя Валя на курорте
Думаю, что тетя Валя была вхожа в разные дома еще и потому, что спутником на каком-то этапе ее жизни (тогда, разумеется, не венчались и не расписывались) был весьма известный в то время человек - Константин Исидорович Фельдман. Один из главных подстрекателей восстания на броненосце "Потемкин", он, профессиональный революционер, по одним источникам, меньшевик, по другим, - бундовец, переодевшись в костюм матроса, проник на корабль, когда тот пришел в Одессу. Это он требовал, чтобы корабельные пушки "Потемкина" палили по Одессе (а позднее - по Феодосии). "Мы убеждали матросов сойти на берег и примкнуть к восставшему народу, - писал он в своих Мемуарах,- но матросы отказывались покинуть корабль и сойти на берег, чтобы вместе с рабочими захватить город, повелеваясь своему сознанию". Он написал от имени команды "Обращение ко всему цивилизованному миру" с призывом к свержению самодержавия. Когда его арестовали в Феодосии и привезли в Севастополь, он, подкупив стражника (на деньги международных организаций), бежал. В Германии жил на квартире Карла Либкнехта, потом в Париже выступал с рефератами о восстании на "Потемкине", обвиняя матросов в недостаточной революционной решимости, написал мемуары "Броненосец Потемкин" и даже снялся в фильме Эйзенштейна в роли самого себя.
Конец его, как и многих других, был ужасен и типичен: в 1937 году, уже после смерти тети Вали, Фельдмана вместе с двумя его братьями расстреляли за попытку создания еврейской республики на юге России. Только что был революционный герой, и вот уже враг народа. Сегодня о нем пишут без восторга, поскольку и события на "Потемкине" трактуются достаточно критически.
Мама на демонстрации всегда в центре внимания. Я - за её спиной.
Вот маленький кусочек воспоминаний мамы, которые она написала по просьбе Мариетты Чудаковой, по крохам собиравшей все, что связано с Булгаковым.
Самый старый и известный переулок в Москве - Столешников.
НЭП - вакханалия довольства. Концессия Альтмана (дамский трикотаж), Фарбера (карандаши), божественная кондитерская, кафе-мороженое, ресторан, гостиница...Все это - в одном крошечном переулочке, и все принадлежит частным владельцам.
В одном из домов бельэтаж занимает Константин Исидорович Фельдман. У него есть брат-близнец, Александр Исидорович - известнейший профессор-ларинголог, пациенты - крупнейшие вокалисты Большого театра.
Сам же Константин Исидорович, как я потом поняла, по специальности "крупный администратор", а тогда - директор Совкино. Славен он своим революционным прошлым - был участником восстания на броненосце "Потемкин".
Моя тетя, совсем молоденькая и очень красивая, служила в Совкино, "вращалась в свете" и меня - семилетнюю, вращала с собой, так как в силу житейских обстоятельств оставлять дома меня было не с кем.
Вот так и остались у меня в памяти некоторые люди и сейчас занимающие многие умы.
Вот обычный вечер с гостями у Константина Исидоровича. Я в новенькой матроске и с пышным бантом на темени смирно сижу в огромном мягком кресле.
Красивый франтоватый молодой мужчина остановился передо мною и долго и неодобрительно глядит на меня, наверно, потому что я одна занимаю кресло, а больше сесть негде. Я также не спускаю с него глаз. Мне интересно - когда хозяин представлял его кому-то, сказал: "Михаил Афанасьевич". "Афанасьевич" - какое старинное имя!
Наконец он обращается ко мне: "Почему вы так смотрите на меня? Может быть, у меня рога?". И тут я, к своим годам прочтя уже множество взрослых книг и хорошо понимая, что это значит: "Не знаю, может быть и есть!"
Он быстро уходит в соседнюю комнату, и я слышу его громкий возглас: "Вы послушайте, что говорит этот ребенок!". Подбегает тетя:
- Татьяна, я же со стыда сгорела! Ты понимаешь, что говоришь?
- Аля, а кто это?
- Булгаков.
Он не решался сесть со мною в одно кресло, но это спокойно сделал другой, тоже красивый и нарядный блондин. Про него- то я уже знала, что поэт - Есенин!
Не могу вспомнить, в этот или в другой "гостевой" вечер был и приятель Есенина - Мариенгоф. Тоже красивый, тоже прекрасно одетый (в районе, где жили мы, близ Миусского кладбища, не приходилось видеть такой одежды), и самое интересное - с моноклем! Да, да, не у Булгакова, а именно у него был монокль!
Не могу связать воедино два имени: Есенин и Айседора.
Ее помню так: Красавица! Локоны! Красная туника. Кто-то сел за рояль. Она, скинув туфли, танцует на ковре, вздымает летящий алый шарф. Он мешает ей танцевать, задевает за люстру, подвески опасно звенят, все вскрикивают. Были ли они в один вечер с Есениным? Если так, то не заметила, чтобы общались. Может быть, были еще не знакомы. Это был, наверное, 1923 год.
Когда умерла моя Аля, в киноэкспедиции, во Фрунзе, от брюшного тифа, и я осталась во всем белом свете одна, мне приходилось еще как-то узнавать, что стало с квартирой в бельэтаже и с ее обитателями. Умер Александр Исидорович. Перестал быть "крупным администратором" Константин Исидорович. Выяснилось, что он состоял в партии эсеров. В квартиру подселили соседей. В Литературной газете изредка появлялись крохотные заметки, из тех, что дают на подверстку, на литературные темы, за подписью "К. Фельдман". Через несколько лет на мой звонок жена ответила: " Тяжело болен, в больнице".
Свободное копирование
