Вступление красных в Новочеркасск в 1917 году

Вступление красных в Новочеркасск в 1917 году

Наш Донской студенческо-ученический добровольческий отряд был сформирован в Новочеркасске из семинаристов, кадетов, гимназистов, учащихся военно-технических, фельдшерских, реальных и других училищ. Наш отряд был сформирован войсковым старшиной Холмским и под командой есаула Карпова выступил в бой под станицей-станцией Сулин. Отходя под давлением многочисленных красных, мы отступили до станицы-станции Каменоломни. Нас в отряде было 60 учащихся, хорошо подготовленных к военной жизни. Вот песня донская студентов-добровольцев:

Слышали ль, дети, война началася [1],

Бросайте ученье, в поход собирайтесь.

Смело мы в бой пойдём за Русь Святую,

И всех врагов побьём, сволочь такую.

Помню такие слова из песни тех лет:

Мы былого не жалеем [2],

Царь нам не кумир.

Мы одну мечту лелеем –

Дать России мир.

Вперёд на бой, вперёд на бой,

На бой – кровавый бой.

И вот какая ещё песня была:

Пусть каждый и верит, и знает [3]:

Мы помним заветы отцов.

Погибших за край наш родимый

Достойною смертью бойцов.

Теперь же грозный час пробил-настал,

Коварный враг на нас напал,

И каждому, кто Руси сын,

Тому на бой кровавый путь один.

Итак, станица-станция Каменоломни. Меня послали сопровождать четверых раненых добровольцев-учеников из города Новочеркасска, куда я через час по железной дороге прибыл и остался дома, будучи военно-фельдшерским воспитанником последнего класса. Но красные сильно наседали. И через два дня после моего приезда я был оповещён о месте сбора на станции Новочеркасск, куда сразу же и пришёл.

Там я нашёл наш сильно потрёпанный отряд в металлических екатерининских вагонах, обложенных мешками с песком. Есаул Карпов лежал на носилках убитым; пуля ему попала под нос навылет в затылок. Прикрыт он был его же шинелью, а носилки с ним прислонены к стенке здания вокзала.

Суматоха на станции невероятная, так как красные уже в Персиановке и вот-вот войдут в Новочеркасск. И отряд бывшего полковника Голубова, теперь передавшегося красным, – его разведчики, красные казаки-фронтовики – все вблизи станции.

Так вот, идя вдоль нашего поезда, я увидел брата Александра, забинтованного, с текущей от контузии из носа и ушей кровью. Кругом офицеры, их жёны и дети, родители и родня учеников-добровольцев, боящиеся остаться или очутиться под неизвестной, новой, но уже прославившейся жестокостью властью красных. Вся эта масса людей бегала, кричала, плакала, прощалась. И все стремились уехать: кто - к отряду генерала Корнилова, кто – с донскими добровольческими отрядами под командой малоизвестного генерала Попова. Но путь всех был через станицу Аксай, откуда генерал Корнилов взял направление в Кубанскую область, а генерал Попов – в донские степи.

Поздоровавшись с братом, я спросил его, куда пойдём – с Корниловым или в донские степи? Он еле-еле разобрал, что я хочу от него, а когда встал, то едва держался на ногах. Раненых увозили в госпиталь, а убитых или умерших от ранений оставляли там, где они умерли. Тогда, учитывая состояние здоровья брата, я его каретой Красного Креста привёз домой. Мама вся в слезах; сестёр Любу и Еву спрятали где-то. Мама сказала: «Миша, иди и спрячься. Слухи идут, что добровольцев убивают прямо на улице».

Я вышел к Никольской площади, встретил великолепного черноморского матроса с револьвером в руке и возле него кучку несвежего вида горожан, которым он что-то рассказывал, размахивая револьвером. Он спокойно говорил, что вот так-то расправится с первым попавшимся белогвардейцем или буржуем, вот как с этим. И при этом тыкал револьвером в сторону лежащего застреленного им человека с обрезанными офицерскими погонами. Меня очень удивило, что я убитого не заметил, хотя и прошёл близко от него. Сердце моё сжалось от такой неизбежной будущности, и я, тихонько попятившись, отошёл и пошёл в направлении Александровского сада, боясь показаться людям, так как у меня хотя и не офицерские, а ученические срезанные погоны Военно-фельдшерской школы, но корешки их были очень хорошо видны.

Шел и как-то неожиданно очутился недалеко от Военной донской больницы, где, будучи учащимся последнего класса Военно-фельдшерской школы, имел три дня теоретических и три дня практических занятий: ортопедия, аптека, хирургия, управление-бюро. Наступала ночь, и я решил: будь что будет! – и пошёл в больницу.

Там меня принял сторож-дворник, старик, говоря: «Идёт собрание служащих, санитаров, фельдшеров и докторов. Вот где они сейчас выйдут. Постарайся не встретиться с таким-то фельдшером: он большевик-коммунист». Но я его не встретил, а встретил доктора Степанова, профессора практической хирургии в больнице, которого я знал, как и он меня.

Как только он меня увидел (уже при электрическом свете) в коридоре больницы, строго сказал: «Вас сейчас переоденут в больничную одежду. Будете лежать с диагнозом «polip a nosus» (то есть полип в носу) с будущей, так сказать, операцией. Постарайтесь больше молчать». На нём не было ни его полковничьих погон, ни военно-докторской формы. Переодев в больничную одежду, меня привели в палату легкораненых офицеров и учеников-добровольцев от 16 до 20 лет.

Первыми вошли в Новочеркасск большевики конного отряда Голубова, бывшего царского полковника, кавалера Георгиевского офицерского ордена, со стороны Кривянской станицы, а вечером того же дня – банда преступного красного отряда со многими железнодорожными составами.

Этим же вечером у нас в палате поставили одного красного с винтовкой и штыком. Несмотря на это, раненная молодёжь (исключительно белые) балагурила, смеялась, но как-то были все начеку. К 4-м часам дня пришли двое военных красных и сказали, что все легкораненые и могущие идти должны покинуть больницу, так как их переводят в другую больницу.

Имелись такие, которым было тяжело передвигаться, но, боясь худшего, они тоже пошли в неизвестность. Все они вышли в больничной рубашке, штанах и чувяках, а на дворе было 4 градуса. Их было человек 50. Через час вся больница знала, что их всех расстреляли возле Архиерейской дачи.

Пришёл один фельдшер и сказал, что меня зовёт доктор Степанов для визита. Пришёл к нему. Он мне сказал: «Вы будете ночевать в резервной аптеке. В случае если двери будут открывать, спрячьтесь где-либо за шкафами медикаментов».

В аптеке я нашёл подушку и одеяло. Окно аптеки выходило на станцию, за ней было поле, а вдали – Кривянская станица, которая находилась в двух вёрстах от Новочеркасска. Так вот, через это окно мне было видно, хотя и издалека, как на извозчике провозили людей и тут же расстреливали их, как и тех, которых приводили пешком. За 24 часа были расстреляны около двух тысяч офицеров, попов, учителей, купцов, много знати, приехавшей в поисках спасения у казаков в Новочеркасск.

Сквозь окно я насмотрелся на всё это. Но вот скрежет ключа в двери аптеки. Приходит тот же фельдшер, приносит мою одежду и говорит: «Одевайтесь, вас переводят в приготовительное отделение для операции полипов». Выйдя во двор, он остановился и сказал, чтобы я подождал. Через окно я увидел конных казаков, человек 30, и с ними в офицерском полушубке человека, а подошедший фельдшер сказал, что это и есть Голубов, который не дал красным снова вывести 60 человек для расстрела. И когда красные ушли, а красные казаки уехали, то все те, кто мог хоть как-нибудь ёрзать-передвигаться, покинули больницу, которая опустела.

Меня перевели в детскую больницу, которая тоже была пуста. Я был один, а через два дня подселился красный комиссар, бывший офицер, горький пьяница, страдавший ревматизмом и уверявший меня, что он праведный офицер. Но меня вовремя предупредил фельдшер, что этот комиссар участвовал в расстреле первой группы в 50 человек раненых офицеров и партизан. На третий день какая-то работница больницы пришла и сказала мне, чтобы я немедленно покинул больницу и шёл куда глаза глядят, так как этот комиссар что-то про меня пронюхал. Она же на свой риск и страх пришла к нам домой и сказала маме, что я прячусь в больнице и обо мне беспокоиться нечего. Конечно, мама страшно перестрадала: она думала, что меня давным-давно расстреляли. Искать моё тело между расстрелянными не разрешалось, а если кто-то и добирался, его тут же и приканчивали, зная, что это близкие родственники буржуев-капиталистов-белогвардейцев-партизан.

Брата Александра арестовали дома, положили в сани и свезли на гауптвахту (в военную тюрьму), где было человек двести. Их там судили и каждую ночь группами по 20-30 человек вывозили и расстреливали. Мама походила, поспрашивала. И получилось так, что, когда я вернулся из больницы домой (куда же мне было ещё идти?), то дома никого не нашёл: сестра продолжала жить у родни. Но после обеда приехала на извозчике мама, а с ней и брат Александр. Радости от встречи не было конца. А почему на извозчике? – Это ей разрешили ехавшие на извозчике красные комиссары, то есть неприкосновенные личности для власти.

Расстрелы утихли, можно было выйти на улицу. Аресты как на дому, так и на улице продолжались с их горькими последствиями. Мы молодые, нам всё как с гуся вода, а вот маме – нет. Дней через пять мама сказала, чтобы мы оделись потеплее и что мы поедем в станицу Константиновскую к бабушке Анне.

Вот мы сели в пассажирский поезд, народу там битком набито. В момент, когда поезд тронулся, вдруг сбоку на свободном пути появился и остановился поезд, и из вагонов мгновенно вывалился народ в военном, штатском, с перевязками на голове, на руках, откуда просачивалась кровь; все вооружены до зубов. Это были анархисты. Они заполонили всю станцию и пошли проверять документы: искали коммунистов и офицеров. Офицеров, конечно, не нашли, а вот коммунистов – да! Последних тут же на перроне вокзала и убивали-расстреливали.

И так, всполошившись, мы простояли с ; часа, а через другие ; часа мы высадились на станции Аксай, где река Аксай впадает в Дон. Мама предупредила, чтобы мы друг от друга далеко не уходили и чтобы незаметно переехали на левую сторону Аксая, и потихоньку указала рукой на большой баркас, который стоял у устья Аксая при впадении в Дон, что мы и сделали. Мама другим баркасом подъехала.

Баркас принадлежал двум братьям-казакам, которые с верхних станиц привозили и продавали вяленую, солёную и сушёную рыбу в Ростове-на-Дону, и вот теперь ехали-плыли с попутным ветром под парусом вверх по течению Дона к себе домой в верхние станицы. Но так как попутного ветра не было, то казаки взялись за вёсла и плыли вдоль берега. Мама плыла в баркасе, а я и брат Шура шли впереди по берегу. Прошли мы версты 1 ; , и за одним коленом-изгибом Дона подул попутный ветерок. Казаки-рыбаки сразу поставили парус, подплыли к берегу, где шли мы с братом, а пройдя ещё с ; версты, снова причалили к берегу и взяли ещё двух человек, которые оказались офицерами-казаками, бегущими от красного террора в свои станицы или хутора.

Всю ночь плыли под парусом, гребли вёслами или тянули лямкой вдоль по берегу. Мы с братом Шурой гребли вёслами, когда надо было, а офицеры и казаки-рыбаки – тянули лямкой.

В одном месте этой же ночью, когда гребли вёслами и тащили баркас лямкой, вдруг с правой стороны Дона все мы услышали душераздирающий голос: «Добрые люди!!! Помогите, погибаю, утопаю: запутался в сетке. Погибаю!.. Помогите! На помощь!!!» Лодка ткнулась носом в берег. Подбежавший казак-рыбак шёпотом: «Ни слова, молчите. Вы, ребятки, идите, помогите лямку тащить. Вы, станичница, сидите и не волнуйтесь. А я сяду за руль».

Было очень темно, хотя ночью звёзды и отсвечивают от воды; мы различили одинокую фигуру казака-рыбака, уже не тянувшего, а туго упёршегося ногами в землю, не давая баркасу плыть вспять. Взявшись за лямки, мы втроём легко пошли вверх по течению, тем более что за рулём сидел опытный казак-рыбалка, выросший на Тихом Дону.

Не прошли мы и пятидесяти шагов, как снова раздался душераздирающий, умоляющий голос о помощи и спасении, на что мы отвечали гробовой тишиной и молчанием. И вдруг грянул выстрел, но свист пули не был слышен: значит, далеко от нашего движения. Выстрел был винтовочный. И в заключение – матерная ругань по нашему адресу.

Спустя несколько минут из темноты выплыли две фигуры. Это были наши офицеры с револьверами в руках, говоря: «Мы живыми бы не сдались». Мы их хорошо поняли.

Пришла заря, а с ней попутный ветерок, и под парусом мы к 12 дня были у себя дома в станице Константиновской. Распрощавшись и отблагодаривши дорогих рыбаков-казаков, взявши извозчика, мы приехали к бабушке Анне. Радости не было конца. Вся родня знала, что мы партизаны, верные сыновья Тихого Дона, что я за храбрость был награждён старшим урядником, что было чудо во всей станице, а брат Шура – Георгиевским крестом с пальмовой веткой.

Два офицера остались в станице, ожидая военного донского казачьего парохода, так как они сразу же зачислились в Донскую армию против красных.

В подтверждение написанного и исторической проверки добавляю: в день, когда я и брат Шура собирались ехать с мамой баркасом (думаю, что это было после 14 часов), проскочил курьерский поезд, не останавливаясь, по станции «Аксай». Курьерский поезд состоял двух или трёх вагонов вместо обыкновенных шести-семи, что было удивительно. Сразу прошёл слух, что в нём везли донского казачьего краснобая Богаевского, прославившегося красноречием в Донском войсковом круге; он до революции был преподавателем русского языка в Новочеркасской гимназии. Два студента привезли его в город Ростов-на-Дону (20 вёрст от станицы Аксай), провели его с поезда в Балабановскую рощу и расстреляли в упор из револьверов. Он был братом генерала Богаевского, впоследствии донского атамана, эмигрировавшего из Крыма и умершего в Париже…

Когда наш партизанский отряд, находясь в поезде, отступил в Персиановку, где летом 1918 года происходили повторные проверки призванных, ранее демобилизованных в запас, то приехал в отряд офицер из Новочеркасска и сообщил горькую новость, что наш донской атаман Каледин застрелился. Это произвело на нас удручающее впечатление.

А застрелился он потому, что донское казачество не откликнулось на его призыв собраться для борьбы с красными, которых было легко разбить вначале, но казаки после четырёхлетней Германской войны (с 1914 по 1918 годы) были уставшими и воевать им не хотелось. А посему, придя на Дон, все они разъезжались по хуторам и станицам к своим родным. И в то же время говорили: зачем им драться и убивать своих русских братьев? Вот что помогало красным захватить Дон. Кроме того, нарождавшаяся Советская власть не могла остаться без донского угля-антрацита, который в то время был единственным источником промышленного топлива в России, и богатых серебряных рудников.

Примечания редактора:

1 Вариант добровольческой песни, начинающейся так:

Слышали братья,

Война началася!

Бросай своё дело,

В поход снаряжайся.

Припев:

Смело мы в бой пойдём

За Русь Святую

И, как один, прольём

Кровь молодую!

В годы 1-й мировой войны в Русской армии была популярна похожая песня «Слышали деды…» на мелодию романса «Белой акации грозди душистые» с мелодией припева, заимствованной у гусарской мазурки. В Красной армии был свой вариант песни на этот мотив с таким припевом:

Смело мы в бой пойдём

За власть советов

И как один умрём

В борьбе за это.

2 Песня «Марш корниловцев». Текст написан прапорщиком Корниловского ударного полка Александром Порфирьевичем Кривошеевым (дослужился до капитана, умер в 1975 г. во Франции). Мотив к нему капитана Игнатьева заимствовал интонации добровольческой песни 1913 года и популярного в 1914-1915 гг. сербского гимна А. А. Архангельского "Кто свою отчизну любит". Полный текст:

Пусть вокруг одно глумленье,

Клевета и гнёт,

Нас, корниловцев, презренье

Черни не убьёт!

Припев:

Вперёд на бой, вперед на бой,

На бой, открытый бой!

Мы былого не жалеем,

Царь нам не кумир.

Мы одну мечту лелеем:

Дать России мир.

Припев

Верим мы: близка развязка

С чарами врага,

Упадёт с очей повязка

У России, да!

Припев

Русь поймёт, кто ей изменник

В чём её недуг,

И что в Быхове не пленник

Был, а верный друг.

Припев

За Россию и свободу

Если в бой зовут,

То корниловцы и в воду

И в огонь пойдут.

Припев

3 «Песня добровольцев студенческого батальона» 1918 года. Батальон создан в Ростове-на-Дону и вошёл в состав Партизанского (будущего Алексеевского) полка Добровольческой армии. Есть данные, что песня возникла ещё в 1914-1915 годах на волне патриотического добровольческого движения (содержание это подтверждает). А когда в начале Гражданской войны стали возникать белые добровольческие части, песня вновь обрела актуальность - уже как песня Белого движения. Упоминается под разными заглавиями: "Добровольческая", "Студенческая песнь", "Мы дети России Великой!" (песня Добровольческих частей) и прочими в разных вариантах. Мелодия основана на известном марше Василия Агапкина "Прощание славянки". Полный текст:

Вспоили вы нас и вскормили,

Отчизны родные поля,

И мы беззаветно любили

Тебя, Святой Руси земля.

Мы дети отчизны великой,

Мы помним заветы отцов,

Погибших за край свой родимый

Геройскою смертью бойцов.

Пусть каждый и верит, и знает,

Блеснут из-за тучи лучи,

И радостный день засияет,

И в ножны мы сложим мечи.

Припев после каждого куплета:

Теперь же грозный час борьбы настал,

Коварный враг на нас напал,

И каждому, кто Руси сын,

На бой с врагом лишь путь один.

Приюты наук опустели,

Все студенты готовы в поход.

Так за Отчизну, к великой цели

Пусть каждый с верою идёт.