Первомайские лесные купания

Жили мы тогда в деревне Самодуровка, что в Северном Казахстане. Официально её называли по-другому, но ни один водитель автобуса вам там не останавливал, если просили:

- В Новогеоргиевке остановите!

Только водитель молча катит себе дальше, хотя предыдущая деревня давно позади и до следующей тоже более десятка километров.

- Тут, тут тормозните! – волнуется новичок, когда двухкилометровая протяжённость окружной дороги вокруг деревни заканчивается, а останавливаться никто и не думает.

- В Самодуровке, что ли? Ну, так бы сразу и говорил! – веселится довольный спровоцированной ситуацией водитель, притормаживая для высадки пассажира.

Леса вокруг деревни почти нет, есть небольшие берёзовые колки, за которыми простирается ровная степь. Когда батя заедет домой отдохнуть от своей агрономии, прошу разрешения, зануздываю и отвязываю отдохнувшего коня и пускаюсь в галоп. Позднее, уже в Смоленской области мне, взрослому, старый лесник выговорил за подобную скачку галопом. А тогда батя только учил как не запалить коня, как седлать, запрягать в тарантас, на котором он выезжал, если не верхом.

Батя – сын донского казака, правда, репрессировали их, когда было ему пять лет, но многое от той казацкой жизни ухватил, любовь к земле и выращиванию хлеба впитал. Потому и выучился на агронома, хотя здоровье оставил в армии, выжил после заболевания Бехтерева, от которого выживал один из пятисот.

Сажусь на коня, слегка стегаю его концом ременной уздечки, плотнее охватываю ногами, вдетыми в стремена. По-первости придерживался за луку кавалерийского седла, но потом освоился, скакал, приподнявшись в стременах, вдыхая степной воздух.

Небольшая полоса леса вдоль деревни быстро заканчивается, а сразу за лесополосой, идущей вдоль насыпной дороги, открывается ровная степь во всю ширь, на сколько хватает глаз, и только маленькая синеватая сопка Карагандинская вдали как бы парит над горизонтом. Хочется подъехать к ней поближе, но батя сказал, что до неё отсюда шестьдесят километров, так что не больно то и надо.

Укатанная полевая чернозёмная дорога при езде верхом кажется абсолютно ровной, но на тарантасе тут едешь как на небольших волнах. Самая высокая гора в нашей местности – это плотина пруда высотой около трёх метров, с которой мы зимой катаемся на лыжах. Скачу навстречу ветру, который толкается тёплыми волнами в грудь, посвистывает в ушах, обжигает послеполуденным зноем. Проскакав с километр, поворачиваю обратно. Коню ещё отдыхать, а с меня этого пока хватит.

Батя иногда берёт меня с собой в поля, когда проводит апробацию. Он идёт через пшеничное или ячменное поле, а моя задача — это поле объехать и ждать с другой стороны. По пути батя в случайном порядке выхватывает пучки травянистых стеблей, а уже дома нужно будет пересчитать, определить, сколько сорняков попало в пучки от общего количества. Почти на всех полях соблюдается предельная норма сорняков – не более десяти штук на квадратный метр, включая и те, которые чуть приподнялись от земли, но на первый взгляд перед глазами чистое от сорняков поле, только на отдалении торчит на металлическом штыре пятиугольный знак качества. И таких полей у бати было почти семьдесят пять процентов.

Мне отцова работа не нравится. Однообразные бесконечные поля, жара, слепни. В горячую пору он уходит из дома с рассветом, возвращается за полночь. Ему нужно успеть везде, и у комбайнов, и на элеваторах, и за прикомандированными машинами проследить, чтобы зерно не просыпалось по дороге на элеватор. В непогоду он объезжает поля, маленькой лопаткой проверяет почву, знает каждую десятину вверенной ему земли. Только не дают ему тут быть хозяином, командуют разные райкомовские инструкторы, подгоняют, оскорбляют. Им нужно сегодня начать пахоту, немедленно начать уборку, а то, что зерно ещё не «подошло», им наплевать, то, что весь этот напряжённый труд нескольких сотен людей вследствие их неразумных приказов не увенчается полновесным качественным урожаем, их не волнует.

Мне очень нравится лес. В этих берёзовых колках растёт ещё только осина и разные кустарники, нет ни единой хвоинки, даже новогодние сосны сюда привозят за сто километров, и всё равно это для меня лес.

Совсем маленького отец научил меня забираться на тонкие берёзки, которые потом сгибались под моей тяжестью и опускали меня как на парашюте. Из ивовых палочек он делал свистки, сдвигая надрезанную кору во время сокодвижения. Хорошо было полежать в тени больших деревьев в полуденную жару, послушать стрекот цикад, жужжание шмелей на клевере, отмахиваясь от надоедливых слепней.

С мамой мы ходили в лес по грибы и ягоды. Эти колки не отличались ягодным и грибным разнообразием, но зато то, что попадалось, было в больших количествах. Пятнадцать минут и собрано три литра спелой костяники. Попались грузди, значит мама сейчас будет ощупывать каждый листочек и скоро нарежет пару вёдер отборных, диаметром сантиметров по десять груздочков. А я в это время наедаюсь ягод до отвала, вырезаю своим ножичком походную палку. Иногда немного пытаюсь набрать и ягод, и грибов, но главная моя задача, как говорит моя мама, вывести нас домой.

Лесной сезон для нас, пацанов, начинался весной. Нет ещё ни ягод, ни грибов, но растаял почти весь снег, в канавах вдоль леса, дно которых укрыто прошлогодней листвой, и глубина которых местами достигает почти метра, ещё стоит талая вода, сверху на несколько сантиметров прогреваемая весенним солнцем.

- Завтра за луком идём? – бросает кто-нибудь из самых нетерпеливых в нашей компании, - пацаны сказали, что уже купались!

Первыми в лес уходили самые шпанистые, обычно по двое или по трое. Их манили грачиные яйца, которые они там же в лесу запекали в костре. Ребята постарше в лес без дела не ходили, открывали купальный сезон сразу в пруду, числа девятого мая. Мы были помладше, пионерского возраста, купаться в лесных лужах было для нас не зазорно, а разнообразные впечатления, с этим связанные, долго отзывались восторгом в груди и будоражили воображение с конца зимы.

- Давай! Завтра часов в десять пойдём! – договаривались с вечера и расходились по домам готовиться. Хотя какие в том возрасте особые сборы.

Утром, обув высокие резиновые сапоги, захватив сало, яйца, хлеб, отправлялись к тому леску, на опушке которого было несколько канав. Идти до него нужно было пару километров по раскисшему весеннему чернозёму, налипающему на сапоги большими оковалками, которые мы пытались периодически стряхивать, но чернозём налипал на сапоги вновь и вновь. Купание – это была не главная цель, главным был дикий лук, который тут в это время попадался часто. Жестковатый, с чесночным запахом, он придавал принесённой из дома еде лесной колорит.

Сначала набирали узкие перья дикого лука, собирали дрова и разводили костёр. Потом раздевались и сигали в эти поверху прогретые лужи. Сначала в мелкие, а потом и в самые глубокие, местами более метра глубиной. С криком и визгом выскакивали и садились к костру греться. Спина мёрзла от холодящего ветерка, ноги и руки покрывались «гусиной кожей», но душу переполнял восторг от первого купания. Плавать током ещё никто не умел, но в этих лужах и не утонешь. А сознание ликовало от того, что ты преодолел страх перед холодной водой.

Согревались постепенно, жарили на костре то, что захватили из дома, ели лук, макая в соль. К вечеру солнце переставало греть, еда заканчивалась, и мы трогались домой. Родителям никто купанием не хвалился, но среди других пацанов чувствовали себя уже не карапузами, которые летом босиком въезжают, скользя на пятках, в тёплые, образовавшиеся после короткого сильного дождя лужи, скрываясь на мгновение в мутной воде. Карапузы вылезали из тех луж чумазые и потом бежали домой, чтобы обмыться. А мы уже выросли из этого.

Через пару недель настанет черёд открывать купальный сезон на пруду, в котором плавают наши домашние гуси и куда пригоняют на водопой совхозный скот. Лес уже так не манил, туда ходили с родителями для сбора грибов и ягод, на сенокос, было уже не до развлечений.

Когда я достаточно подрос и пришла пора определяться с профессией, главным для меня в этом оказался пример Серёжиного папы, работавшего в местных лесах лесником, наши совместные с Серёжей и другими пацанами походы в весенний лес и вкус зажаренного на костре хлеба, поедаемого вприкуску с диким луком после купания в первомайских лесных лужах.

Лесная работа, конечно, не сельское хозяйство, урожай каждый год не требовали. Но неразумного командования и в нём оказалось не меньше, чем в отцовом сельском хозяйстве.