Дневник (1881-1893) - 23

16 апреля *.

* Запись под 16 апреля 1887 г. является письмом к неизвестному лицу, вклеенным в дневник. Обращение и несколько первых строк этого письма зачеркнуты, а окончание написано на листках тетради дневника. Рассматривая его как страницу дневника Ред. Комиссия не переносит его в томы переписки.

. . . . . . . . . . . . . . . . Во всяком случае благодарю Вас за Ваше внимание и за Ваш горячий отзыв о моих работах. Позвольте мне, однако (совершенно искренно и помимо всяких соображений о скромности) — не согласиться с Вашей оценкой: до Толстого, Тургенева и т. д. мне, как до звезды небесной далеко и никогда мне не достигнуть их силы и полноты их развития. Не те у нас времена, не те условия. Художественный талант должен органически расти, отстаиваться так сказать, как чистый кристалл. С того времени, как человек сознает себя,— начинается постепенное наростание художественного темперамента, и оно должно идти непрерывно. Я же, хотя меня и называют "молодым беллетристом" — начинаю свою карьеру уже за тридцать (мне теперь 34 года) и хотя с детства я мечтал о литературе,— но после целый период прошел для меня в иных увлечениях, в иных впечатлениях. Это-бы не беда конечно, но дело в том, что в этот период я перестал даже "относить все явления к их изображению", что всегда инстинктивно делал раньше, и что, по верному замечанию Флобера, есть непременный признак художественного настроения. Среди замутившихся и так сказать "вихрящихся" условий нашей современности,— многие из нас подверглись тому-же процессу. Я знал очень многих и очень талантливых молодых людей, с сильными задатками художников,— которые направляли все силы души в другую сторону, а художественные инстинкты подавляли и глушили. Таким образом проходили полосы в жизни, которые нарушали целостность развития, и кристалл (возвращаясь к этому сравнению), получивший основание и верхушку, в средней части оставался аморфным. Теперь, когда я читаю могучие создания наших корифеев,— я чувствую, что ни мне и никому еще из нашего поколения не подняться до этой высоты. И кто знает,—роптать-ли на это. Брожение и муть в обществе — признак жизненной работы, и если эта ферментация трогает и разлагает отдельные таланты, отвлекая лучшие силы души в лучшее время жизни на путь, чуждый быть может зерну характера,— то это затем, чтобы в изменившейся среде вызвать современем к жизни и новые формы искусства. Таким образом исторический процесс, смысл и настоящая окраска которого пока еще не выступила ясно из за временной мути,— требует жертв в виде отдельных художественных индивидуальностей для создания нового и,— я не сомневаюсь в этом,— лучшего, более высокого типа и жизни, и самого искусства.

Несколько поколений, живших среди старых устойчивых условий,— дали известное накопление и физических сил, и сил душевных, так что когда пришлось выступать на борьбу с этими-же условиями,— первое "молодое поколение" вышло в поход во всеоружии. Посмотреть только на Толстого, на Тургенева, что это за богатыри, даже и физически. А мы... Уже наши отцы жили в среде тронутой и неустойчивой; уже в них работала раз'едающая рефлексия; а мы дети этих тронутых отцов сами осуждены проводить лучшие годы среди наиболее сгустившегося мрака в общественной жизни, когда каждый шаг приходилось делать ощупью, каждый поступок обсуждать и анализировать. И нам не суждено дать из своей среды таких могучих талантов, как эти исполины искусства сороковых годов.

Даже в полголоса мы не напевали,

Мы горемыки-певцы,—

это сказано про нас, и сказано не даром. Наши песни, наши художественные работы — это взволнованное чирикание воробьев во время затмения, и если-бы некоторое оживление в этом чирикании могло предвещать скорое наступление света,— то большего честолюбия у нас "молодых художников" и быть не может.