Дневник (1881-1893) - 21

14 марта

На днях получил письмо от А. Т. {А. Томашевский — товарищ В. Г. по Петровской Академии, по прозвищу "Лишта".}. Он пишет: "Во внешней и внутренней обстановке у меня все по старому — мозольно (!), серо, пасмурно и подчас до нельзя отвратительно. Видно такой уж мой удел, с которым я смирился, но подчас ужасно грустно бывает. А все потому, кажется мне, что нигде ни в ком и ни в чем я не вижу теплой души, искренней сердечности, чистой правды, а все фальшь и низкопробный грубый эгоизм..." "В деле я забываюсь",— пишет он дальше — "все время провожу в сообществе ямщиков, везущих меня и лесных сторожей, сопутствующих мне (с негодованием в душе) по дебрям уральским, где я как-бы забываюсь, плетясь с препятствиями по ужасным дорогам, или пешком или верхом на лошаденке. Так я провел все время с августа по конец сего февраля. Не больше недели, как в Уфе, а уже начинаю томиться. Или все ерунда на свете, или я такой остолоп, которого свет один раз родил". Мизантропия и человеконенавистничество у бедного Лишты есть только оборотная сторона идеализации ("хорошими" он считает теперь только трех человек и то ошибается,— потому что не видит в них ни одного пятна), тогда как нередко оптимизм имеет подкладкой скептицизм и критический темперамент. Жизнь состоит из света и теней, человек — смесь зла и добра. Зная зло, как данное — можно радоваться всякому проявлению добра и чувствовать себя поэтому хорошо. Наоборот, отправляясь от добра, как от данного,— приходится печалиться и горевать по поводу проявлений зла. Меня вообще считают настроенным оптимистически. Нет такого злодея, у которого не было-бы в душе божьей искры. Я их разыскиваю и радуюсь, когда это удается. Но и нет такого добродетельного человека, у которого не было-бы на душе изрядного количества гадости. Лишта поворачивает медаль этой стороной и это отравляет его настроение. Кто же тут пессимист, кто оптимист. Можно повернуть, как угодно: я подмечаю искры добра и радуюсь (оптимизм), но это происходит так, что я прежде признал зло и только на этом фоне для меня свет выступает еще ярче (стало быть отправная точка для меня — пессимизм). Наоборот, Лишта — страшный оптимист и идеалист (в обыденном значении слова, вернее — идеализатор) в точке отправления. Для него свет и добро — общее правило, посылка. Понятно, что всякое пятно, всякий порок его режут и мучат.

На чьей стороне правда — ясно. Никого целиком не осуждать, ни перед кем не преклоняться. Сочувствовать всему доброму и любить все доброе даже в дурных людях. Бороться со злом без уступок, но вместе — как можно больше прощать — вот настоящая трезвая философия жизни. Я говорю "прощать", но не мириться. Прощать побежденного, но не мириться пока не побеждено дурное. Каждому дурному поступку, каждому дурному намерению необходимо противудействовать, но даже во время борьбы нужно помнить, что борешься с человеком, что кроме той черты, с которой борешься, кроме того намерения, которому противудействуешь,— в нем есть другие черты, что и противник состоит не из одного зла. Воспитать в себе это чувство, суметь проанализировать и раздвоить чувство гнева, выделить гнев против данного поступка или намерения, от гнева против людей вообще,— это задача современного человека. Нельзя не противиться злу — как рекомендует Толстой, даже силой. Но не следует и воспитывать, раздувать чувство классовой и всякой другой ненависти одних людей к другим. Негодование против данного зла, поддерживаемого данными людьми — законно, законна и борьба с этим злом. Но ненависть ведет к мести, а месть преследует уже не данный только поступок, намерение, зло,— месть преследует самих людей, даже когда они отступились от прежнего. Сознания правоты дела и негодования против зла достаточно, чтобы дать силу на борьбу за свой идеал, на отстаивание его с опасностью жизни. Но ненависть к противнику, усиливающая пожалуй удары во время борьбы,— всегда портила дело свободы. Начиналось преследование не поступков и зла,— а людей и их мыслей. Создавалось мученичество и лучшие стороны человека восставали против торжествующей партии, боровшейся раньше за право и переступившей пределы этой борьбы. Негодование против попирающих чужое право за это попирание — составляет этот предел. Ненависть против людей совершающих правонарушения — это уже ведет к переступлению предела. Раз цель сознана,— "удары противникам — великодушие побежденным". Это высокий девиз прежнего рыцарства; он осуществлялся и это доказывает, что мое разграничение ненависти и негодования не утопия. Ненависть усиливает удары, но без нее могут обойтись бойцы. Великодушие невозможно при ненависти, а оно необходимо. В борьбу, предстоящую нашему обществу, борьбу приближающуюся с роковой неизбежностию,— необходимо ввести этот принцип рыцарства. Это роль интеллигенции, даже так называемой революционной интеллигенции. "Нет ни безусловных злодеев, ни безусловно-добродетельных людей" — вот девиз, вот настроение, которое она призвана внести в борьбу. Те, с которыми вы боретесь,— должна она сказать народу — тоже люди, не злодеи. Исторические условия поставили их в это положение. Положение ненормально. Чувство человеческой правды возмущается, негодует. Хорошо — пусть борьба будет направлена на эти условия, а так как история действует посредством лиц, так как лица выступают на защиту ненормального положения — то придется бороться с лицами. Но не думайте, что нужно этих лиц ненавидеть, что это те — чудовища-аристократы, те вампиры, какими рисовали их Мараты. Нет, это люди, в которых теперь нашло опору данное зло, но в которых есть и много добра. Они любят, жалеют, они умеют умирать за свою идею (какова бы она ни была), как вы за свою. И не думайте также, чтобы вы и ваши были осуществлением добродетели. Вы тоже люди. Боритесь за свою идею, но не осмеливайтесь забыть человека в вашем враге. Впрочем,— это уж я уклонился от первоначальной темы.