Деревня моего детства - 23

23. Июль. Грибы и ягоды. Работы на пасеке.

     Запруд – самый безопасный для детей лес, в нем не заблудишься. Слева - Церковновская дорога, справа – Фефелововская. Прямо пойдешь – выйдешь на Егорьевское поле, обратно повернешь – попадешь к пруду. Кроме того, внутри лесного массива были еще и дополнительные приметные ориентиры: Петушиная горка, осинник, Лошадиное кладбище, дорожка на овины…

   Черничник - у самого края, туда ходили и с бабушкой, и с девчонками,  чаще с однолеткой  Файкой Галкиной. Файка – оторва, «солдат в юбке», такие, как она, с малолетства не боятся никакой работы. Чернику собирала как машина, за ней не угнаться. Мы и «водились» с Файкой, и дрались, вцепляясь намертво друг дружке в волосы, а бабушки растаскивали нас, защищая всяк свою внучку. Мы уж с Файкой и помирились давно, сидим рядышком в пруду на мелководье, а они все еще ссорятся, выясняя, которая же из нас первой затеяла потасовку?

   Грибов в Запруде было очень много. Хочешь невидных  - «подосиновиков», далеко и ходить не надо, вон он осинник-то, сразу за прудом. В полчаса обойдешь его, и полно ведерко! Желтые лисички, по-деревенскому петушки – на Петушиной горке, подберезовики – на Егорьевском крае… А вот за белыми – это подальше, к самой Церковновской дороге, а то и за нее. На такую даль дети одни не ходили, только со старшими. Дед – заядлый грибник, тот и вовсе лазил в дальние Лисы или на Гарель, брал все подряд, и шлепки, и немножко червивые, и не давал бабке выбрасывать ничего из своей добычи.

   -А с червяками-то почто брал? – ворчала она, нанизывая грибы на специальные проволочки для сушки.

   -Ничего, выползут в печи-то, - отвечал он, - а город, он зимой все съест, не подавится!

   Высушенные белые дед нанизывал на вязки, и зимой продавал в Иванове на базаре, твердо убежденный, что спасает несчастных горожан от голодной смерти. Торговал он и морковью, и свеклой, и картошкой  - была в нем этакая купеческая жилка.

    В июле – самый разгар пчеловодного сезона. Дед с бабкой одевали защитные сетки, плотно застегивали обшлага халатов и лезли в ульи проверять взяток. Растревоженные пчелы гудели, и на дворе, и в чулане, залетали в кухню, сидели на вынутых рамках, на медогонке. Запах меда витал повсюду, его не заглушал даже дымарь, которым бабка щедро окуривала открытые ульи. Без дымаря в пчеловодстве не обойтись – зажалят, а потому и снимали рамки всегда вдвоем: пчеловод лез в улей, помощник – дымарил.

   Я не боялась пчел. Они были частью окружавшей меня повседневной жизни,  привычны, как домашняя кошка, и если иногда и жалили, я знала, что виновата сама, нарушив нехитрые правила поведения возле пасеки. Пчел не нужно было раздражать, громко кричать, махать руками,  и тогда они не трогали, занятые своими делами. Этому меня тоже научила бабушка, показывая на собственном примере, как безопасно ходить по пчельнику. Помню, она специально брала меня с собой обрывать смородину и малину, росшую около ульев. Мы тихонько лазили там по кустам, держа руки вниз, как солдатики, и пчелы кружили низко у нас над головами, но ни одна не садилась на нас и не жалила.

    -Они злятся, только когда мы отнимаем у них медок, - шепотом объясняла бабушка, - когда лезем к ним в дом, разоряем соты. Они ведь для себя запасают мед, на зиму, а мы у них отнимаем. А в остальное время пчелки мирные труженицы, им не до нас.

    -А чем же они кормятся, бабушка, если мы все у них отнимаем?

    -Не все, внученька. Видишь, у улья два этажа? Нижний – для семьи пчелиной, верхний – для пчеловода. Не хватит на пропитанье пчелкам нижнего ряда, весной сахарный сироп – сыту в ульи ставим. Пчеловодное дело – целая наука, им с умом заниматься надобно. А иначе и меда не получишь, и пчелок загубишь. Подрастай – будешь помощницей, а пока привыкай не бояться их, совсем нестрашные они, заботницы.

    Помню, мать моя диву давалась, глядя, как я смело хожу по чулану среди жужжащих мохнатых насекомых. Сама она так и не смогла преодолеть ужаса перед пасекой, а мед не брала в рот долгое время – не любила ни вкуса его, ни запаха.