Но самое яркое (и страшное) впечатление этих лет осталось от похорон Кирова.
Он был убит в первых числах декабря 1934 года в Ленинграде. Уже через два дня в «Правде» появилось сообщение, что в связи с расследованием террористического акта расстреляны причастные к нему 11 или 12 человек. Это произвело ужасное впечатление на всех, а затем такие списки стали публиковаться чуть ли не каждый день, и стало страшно раскрывать газеты.
Сестра Татьяна рассказывала о загадочной истории одного нашего бывшего соседа по Рязани, Шурки Позднякова. Он был студентом в Москве, работал в ГПУ сексотом и делал на этом карьеру. Родители его в то время жили в Перловке под Москвой. За несколько дней до похорон Кирова он похвастал, что его наградили билетом на Красную площадь, где пройдет траурная церемония, а на другой день он вообще не вернулся домой. Отец его забеспокоился, на следующее утро поехал в Москву, купил на вокзале свежий номер «Правды»... и в списке очередных расстрелянных обнаружил имя сына. Тогда он кинулся на Лубянку, чтобы представить доказательства его лояльности, но репрессивная машина уже завертелась, их всех арестовали, выслали, дом отобрали, и только какое-то время спустя, видимо, с ними разобрались и дозволили вернуться обратно...
У меня же с похоронами Кирова связаны другие воспоминания. В тот день, когда траурный поезд с телом этого партийного босса должен был прибыть на Ленинградский вокзал в Москву, я постаралась приехать из Лося пораньше, понимая, что вокзалы рядом, и не только движение, но и выход с перрона на площадь могут быть перекрыты, и я не попаду на курсы. Тем более, что процессия должна была двигаться по Мясницкой, еще не переименованной тогда в улицу Кирова, и всякое движение людей и транспорта будет прекращено.
Накануне был гололед, скользко, но когда я вышла с электрички, оказалось, что в тот день всю огромную площадь между тремя вокзалами посыпали толстым слоем опилок. До сих пор не могу представить, как ухитрились набрать такое их количество. Городской транспорт не работал, людей было мало, только по улицам проносились редкие машины со специальными пропусками.
Так я дошла до нашего Мясницкого проезда, довольно узкой улочки, где располагались курсы Большого Советского атласа мира. Меня удивило, почему здесь на тротуарах, напротив домов лежали груды свежих досок. Что могли здесь строить и зачем? Мысль эта промелькнула у меня, и я о ней забыла. В тот день мы почти не занимались. Преподаватели куда-то подевались, поэтому мы праздно сидели и болтали, ожидая решения «верхов» — пускать ли нас завтра в Колонный зал Дома Союзов, чтобы мы могли продефилировать мимо гроба Кирова? Для этого требовалось не только наше желание, но и чье-то высокое поручительство за лояльность нашего учреждения.
Вдруг один из стоявших у окна воскликнул: «Смотрите, в домах забивают окна!»
Мы бросились к окну. На противоположной стороне улицы несколько рабочих забивали окна нижнего этажа досками, на которые я обратила внимание утром. Стук молотков раздавался по всей улице, вскоре забили и наше окно. Одновременно мы выяснили, что забита и наша входная дверь. Мы оказались заколочены в полном смысле этого слова. Зачем? Я и раньше слышала, что в домах, расположенных близко к Красной площади, в тех квартирах, чьи окна выходят на улицы, по которым двигаются демонстранты, на это время ставят охранников, которые не разрешают жителям квартир выглядывать на улицу и просто подходить к окнам. Но какой смысл было забивать окна в Мясницком проезде, по которому никто из траурной процессии не должен был проехать или пройти? Все это было дико и — неприятно. Так мы просидели до вечера, потом входную дверь расколотили и нас выпустили.
Одновременно с освобождением мы узнали, что нам подписан пропуск в Колонный зал. Вероятно, там решили, что, во-первых, кто-то должен представлять трудящихся у гроба убитого вождя, а, во-вторых, наша организация маленькая и готовится к секретной работе, так что допустить ее можно.
Свободное копирование
