Воспоминания анархистки - 91

В один из таких вечеров, когда мои родители уже спали, раздался стук, по которому сразу можно было понять, что пришли с обыском. Первая мысль: опять за мной! Но ордер был выписан на Михаила Федоровича Георгиевича, мужа Любаши, который в то время жил в Панферово, бывшем большом барском имении, где работал на конном заводе. Аресты в то время шли как раз по линии земотделов. Поскольку ордер на обыск был выписан на его имя, мы могли понять, что он уже арестован, хотя нам об этом ничего не сказали. Чекисты спросили, какая из комнат его, обыскали ее, ничего не нашли, перешли в гостиную, где теперь жила я, и хотели уже открыть письменный стол Любаши, когда я их остановила, сказав, что они не имеют права обыскивать меня. Как ни странно, но они извинились, еще раз подтвердили, что пришли только по делу Михаила Федоровича, и ушли.

Узнавать, что случилось с мужем сестры, должна была я, тем более, что в Панферове я бывала — мы ездили туда с Любой за грибами, и я помню, что там были прелестные рощи и много почему-то вытянутых прудов. Директор совхоза был человеком странным или, во всяком случае, оригинальным, но в тот раз он был удивительно скуп на слова: Георгиевича арестовали два дня назад, никаких подробностей он не знает, в чем его обвиняют — не слышал, а вещи его пришлет...

 На следующий день я пошла в рязанское ОГПУ, помещавшееся там, где и теперь находится рязанское КГБ: напротив банка, на углу улиц Подбельского и Ленина, занимая здание лучшей когда-то в городе гостиницы Штейерта, зятя Родзевича. Ни там, ни в тюрьме я его не нашла, везде мне говорили, что его нет, а это могло означать, что человек уже расстрелян. Оставался так называемый Исправдом, то есть та же тюрьма, занимавшая здание, где сейчас находится городская поликлиника.

При Исправдоме существовала огромная картотека на всех арестованных, а при ней сидел пожилой человек, который в окошечко отвечал на вопросы — кто где. Я ходила туда каждый день, вероятно, очень ему надоела, и однажды, когда в очередной раз сказала, что не верю в отсутствие у него сведений на Георгиевича, он высунул голову в окошечко, посмотрел, нет ли кого еще в коридоре, а потом приоткрыл свою дверь и поманил меня. Я вошла, и он дал мне самой просмотреть всю картотеку на букву «Г». Сколько же там было карточек! Картотеку арестованных рязанцев можно было сравнить по объему разве что с каталогом теперешней областной библиотеки, однако Георгиевича я там, действительно, не нашла. Но и то, что он позволил мне посмотреть, было подвигом с его стороны...

Через несколько дней из Москвы приехала Любаша. Она добилась встречи с прокурором, и вскоре Михаила Федоровича отпустили, так и не сказав, что послужило причиной его ареста, и в чем его хотели обвинить.

Этот случай, почти сразу же после моего возвращения из ссылки, был для меня напоминанием, что моя свобода — условная, и каждый из нас может быть схвачен в любой момент. Впрочем, я прочувствовала это на себе. Мне хотелось учиться дальше, однако медицина меня не привлекала, к тому же, имея «прошлое», я могла поступить только на заочное отделение: на дневное бывшую заключенную и ссыльную, пусть даже «прощенную», никто бы не принял. В Рязани же как раз открылось заочное отделение геолого-разведочного института и, по счастливой случайности, именно туда мне было легче всего поступить, и как раз туда я поступить хотела.