То, что нельзя забыть - 53

Тем более Ира и я были удивлены предложением Михаила Аркадьевича встретить Новый 1959 год втроем, притом у нас дома. Это предложение прозвучало в его устах как-то торжественно и даже патетично. Чувствовалось, что решение было продумано. Общественный человек, часто «свадебный генерал» в избранных московских застольях — явно пожелал что-то в себе нарушить.

Здесь стоит сказать несколько слов о нашем жилище. Мы снимали крохотную комнату в двухкомнатной квартирке в хрущевке на юго-западе Москвы, в Черемушках. Чтобы попасть в нашу тупиковую конуру, нужно было пройти через смежную комнату наших хозяев. Наши хозяева, еще относительно молодые, но всегда усталые, измученные люди, работали на заводе, который штамповал санузлы для хрущевских новостроек. У них было двое малых детей. В их комнате стояли круглый непокрытый стол, всегда заваленный немытой посудой, широкая кровать и двухъярусное сооружение, где спали дети. Зимой они вставали до зари, брали в охапку детей и уходили в стылую темень. Возвращались домой тоже в темноте короткого угасшего зимнего дня. Не раздеваясь и не спуская на пол ребенка, хозяин делал два шага влево к кухне и включал самогонный аппарат. Это было сооружение совершенно изумительное: замысловатое пересечение надраенных до блеска медных трубок, сделанных, несомненно, на заводе, тайно вынесенных и собранных дома. Система, занимавшая половину и без того малого кухонного пространства, была на самом деле красива и работала безукоризненно, содержалась в идеальной чистоте в безнадежно бедном, захламленном пространстве квартиры… Представьте себе, скажем, «Фольксваген», сошедший с конвейера и запаркованный в хлеву.

Вот сюда за полтора часа до Нового года вошел Михаил Аркадьевич Светлов со свертком под мышкой. Из свертка свисала на худой посиневшей общипанной шее гусиная голова с печальным клювом, похожим на нос М.А. К приходу гостя Ира приготовила в нашем закутке всякие маленькие вкусности и шампанское. Пошла на кухню готовить рождественского гуся.

Михаил Аркадьевич был в ударе не свойственного ему оживления. Он шутил, острил, рассказывал, был совершенно очарователен. Мы встретили Новый год шампанским, и тут он внезапно сник, погас, сдулся, словно из него выпустили воздух, стушевался. Умолк, повесил нос над губой и затем, как глубокий выдох: «“Националь”! Едем в “Националь”».

Дорогой Михаил Аркадьевич, каким же образом?