Воспоминания Елены Робинсон - 51

Рождество Богородицы. Паффенгольцы

Паффенгольцы жили на 11 линии Васильевского острова, ближе к Большому проспекту. В день Рождества Богородицы, мы с мамой пришли поздравить с праздником наших родственников и прежде всего Татьяну Тарасовну. В центре большого овального стола, как и в другие праздники, сидела бабушка. На другом конце её старшая дочь, жена Константина Николаевича Елизавета Семёновна, все остальные расположились визави, предавшись беседе. Сам хозяин-академик, не спешил занять место – он стоял, как официант, возвышаясь над всеми в зеленом переднике с большим подносом в руке... Бабушка Татьяна Тарасовна производила на меня очень сильное впечатление. Я почти не слышала её высказываний, рассказов, замечаний детям. Она молчала, но в её молчании я чувствовала такую силу, что сидящий рядом с ней человек, от исходящей от нее духовной энергии становился верующим. Ее зять Константин Николаевич был, по моим наблюдениям, в приподнято уважительных отношениях к ней и мне казалось, что все церковные праздники он творил под её бессловесным воздействием. Она была тихим, но сильным дирижёром, без какого-либо взмаха палочкой: и как Божий человек постоянно совершенствовала себя ко всяким добрым делам. Мне запомнился рассказ моей бабушки Варвары, как во время первой мировой войны Татьяна Тарасовна с трудом добиралась – шли бои – до Перемышля, где в госпитале лежал ее младший брат Степа, офицер. Она всячески боролась за его жизнь, перевязывала раны, облегчала страдания, успокаивала молитвой. Степа умер на её руках. Татьяна Тарасовна потеряла всех пятерых братьев, из них четыре погибли на фронтах в Первую мировую. Мой дедушка, старший из братьев, Иван Тарасович умер от диабета в 42 года до Первой мировой, в 1914 году.

На другом конце стола, ближе к входной двери сидела Елизавета Семёновна. Красивая в молодости, она и сейчас сохраняла следы былой красоты, строга и молчалива, воплощенное послушание своей матери запечатлелось на ней, как на картине. Она не только не впускала в себя бранных слов, скабрёзных анекдотов, осуждений людей, но и не допускала их до себя исходящих от других. При этом рука Елизаветы поднималась, и она от себя гнала этот «нечистый воздух».