Воспоминания Елены Робинсон - 35

Школьные дни тяжелым камнем ложились на мою душу. Трудно было с девочками, невесело и не интересно. Одноклассницы смотрели на меня настороженно, иные просто не замечали. Подойти к кому-нибудь я стеснялась – никто не подходил ко мне. Кавказские школьники казались моей душе более понятными, близкими, хотя в Ессентуках мы учились вместе с мальчиками. Здесь же, в женской школе, дети были более грубые, развязные, злые. Откуда столько злости? Девочки объединялись в какие-то тёмные стайки и шептались. Переживания усугублялись еще и оттого, что всякий раз, когда на уроке меня спрашивали, я приходила в шоковое состояние. Во-первых, все эти милые, в форменных платьицах девочки, саркастически улыбаясь, смотрели на меня, и у меня всё леденело внутри, во-вторых, суровый взгляд учителя вконец убивал меня. Но не только выход к доске был большой проблемой, но и сидя за партой, уши мои были закрыты: я ничего не слышала, ничего не помнила из объяснений. Я сидела и из-под рукава наблюдала мой новый незнакомый класс.

Среди своих одноклассниц я заметила девочку, увиденную как-то в Доме пионеров. Видно было, что это нежное, хорошо одетое существо из благополучной семьи. Теперь я уже не слушала и не слышала учителя, а поминутно заглядывала в её сторону – это была Ирочка Васильева… Но не менее интересной и загадочной показалась мне её соседка Люда Чугаева. Красоты я не видела в ней, но сила, исходившая от этой десятилетней девочки, меня поразила. На уроках, на переменах я постоянно наблюдала за этой дружной парой. Они всегда держались вместе, переговаривались, обменивалась взглядами, шептались. Во время общедоступных разговоров Ирочка говорила с достоинством и едва заметным снисхождением к другим, а Люда отличалась острым языком, съязвит бывало так, что человек делался безоружным и подавленным.

Как-то всем классом решали задачку, и никто не смог решить её правильно. У меня же всё получилось… Помню, как на вопрос Марии Станиславовны, кто же даст правильный ответ, я залилась краской оттого, что хочу, но не могу поднять руки, а тем более открыть рот… Всем поставили двойки, а я и защититься не смогла… Патологическая стеснительность, безостановочное тяготение наблюдать окружающий мир и в нем людские и детские образы – были моей жизненной потребностью.