Раскрашивая в синий цвет лампочки, наклеивая на стекло в окнах ленты бумаги, приноравливая портьеры, чтобы не пробивался вечером свет, никакие можешь понять, что все это было месяц назад. Кажется, десять лет. Ну, что же поделать. Есть потруднее вещи. Нельзя требовать, чтобы все было ясно.
Спускаешься по темной лестнице в погреб, зажигаешь электрический фонарик, видишь встревоженных людей, собирающихся по грозному реву.
Дворцы Авиньона, сады на утесах над Роной, вдали чуть белеющий Карпантра...
* * *
Сборище наспех одетых, не весьма румяных людей в подземных коридорах дома парижского, в три часа ночи, вызывало знакомый образ: было уже, в этом роде, в Москве времен революции. Разница только та, что в Париже нас собирают в подвале, чтобы защитить, а в Москве...
Мы сидим на скамейке, на притащенном стуле, лонгшезе. Если выйти во двор покурить, послушать, то картина такая: высоко над головой, как в отверстии многоэтажного колодца, в синем небе золотые гроздья -- звезды, что стояли над моим деревенским флигелем, но похоже еще больше на те ночи на Лубянке, когда вечером мы проходили по двору и вот так же вечный, сияющий мир возносился над нашим убожеством.
Вдалеке гремят орудия. Слушаем. Понемногу смолкает. Новая труба архангела -- теперь возвещает она не суд, а конец тревоги. Мир! Хоть и временный, на несколько часов, но мир. Сразу иное дыхание в подвале. Подымаются к себе наверх иначе, чем спускались, и иными.
Два часа назад покинутая комната кажется тоже другой. Может быть, в ней особое выражение невоинственности, покоя. Те же (или в том же роде) книги, какие были на родине. Их отчасти жалко -- хотя это и глупо, но тех, русских, тоже было жаль. "...Твоим Пушкиным будут подтапливать плиту, а страницы Данте и Соловьева уйдут на кручение цигарок". Это было в России, пред революцией. Здесь другое. Но если бабахнет... [-- то и курить, и цигарки крутить будет некому.]
Отворяю окно. [С пятого этажа] далеко видно. Вблизи серый, невеселый пригород, вдали за рекой взгорье Исси-лэ-Мулино. Прямо перед глазами, повыше, небо -- очень широкое и далекое. [Окна обращены на восток. Там и родина, оттуда, с востока они летели, и еще полетят.]
* * *
Когда живешь повседневною, обычной жизнью, то кажется, что все мелкие удобства и приятности так и должны быть, "полагается". Но когда другое пришло, то и то хорошо, что вот лег в постель утром и знаешь -- несколько часов покоя обеспечено.
Свободное копирование
