В 1904 году 27-го января исполнилось 50 лет научной деятельности Дмитрия Ивановича, и ему исполнилось 70 лет.
Многочисленные депутации приезжали целый день: от университета, женских курсов, на которых Дмитрий Иванович в начале их существования читал бесплатно, Горного Института, Технологического, от разных ученых обществ и даже от Академии Наук.
Но Дмитрий Иванович был грустен, нервен. В эту ночь было получено известие, что началась японская война, что несколько судов потоплено, как всегда, молва преувеличивала и говорила -- весь флот. Дмитрий Иванович говорил об этом и заплакал: "А если вступятся и придут в Кронштадт, и я пойду воевать". Мою тревогу и грусть о расстроенном состоянии Дмитрия Ивановича поняла Варвара Павловна Тарновская, представительница Высших Женских Курсов. Она подошла ко мне, пожала руку и прослезилась.
Приветственные телеграммы и письма были присланы Дмитрию Ивановичу в тот день со всех частей света. Вскоре после юбилея он стал отвечать на них частью сам, частью через секретаря. Надежда Яковлевна, его племянница, слышала как он сказал: "Не могу я напечатать в газетах, что не имею возможности поблагодарить лично, потому что я имею эту возможность". Вечер этого дня Дмитрий Иванович провел исключительно с нами.
Война разразилась. Дмитрий Иванович тревожился и огорчался. Я тоже, кроме обычных занятий, ничего делать не могла жадно читала газеты и следила за войной.
В это время обнаружилось какое-то злоупотребление в Красном Кресте. Возмущенное общество, желавшее посильно помогать солдатам, организовало свой кружок. Набралось много членов, обещавших делать ежемесячные взносы. Когда собрано было довольно много денег, стали думать о том, как их лучше употребить. Решено было просить кого-нибудь из своих членов ехать ближе к театру войны, на месте все исследовать и лично без посредников распорядиться деньгами.
Мария Сергеевна Боткина первая вызвалась ехать, но второй не находилось, и дело затянулось. Передать деньги в распоряжение какого-нибудь лица, хотя бы и очень высокопоставленного, Общество не желало. Мария Сергеевна зашла ко мне и все это рассказала. Я томилась бездействием; нельзя же было считать большим делом наше шитье солдатского белья и посылки подарков солдатам. У меня явилась мысль ехать с Боткиной.
Надо было добиться согласия Дмитрия Ивановича и устроить на время моего отсутствия дом. Последнее мне казалось не так трудно. Вся прислуга у нас была старая, добрая и относилась к нам, как члены нашей семьи. Екатерина Никифоровна Комиссарова, например, жила у нас с первого года моего замужества. М-elle Флешман жила у нас уже 10 лет. Все относились к нам сердечно. Дмитрий Иванович в смысле ухода был в таких же хороших условиях. Разлука. -- Но ради такого дела можно же было принести какую-нибудь жертву. Собравшись с духом, я открыла Дмитрию Ивановичу мое желание. Я знала, что в первую минуту будет взрыв. Он и был. Но редко добрый и душевный человек, Дмитрий Иванович понял, что, хотя я и не спорю, но огорчена. Сам проникся моей идеей и на третий день нашего первого разговора сказал, что согласен отпустить меня, но не далее Иркутска и не более как на два месяца. Я дала знать Боткиной, что еду, если это устраивает, и дело закипело.
Но чем ближе мы были ко дню отъезда, тем тяжелее мне была мысль, что скоро не увижу всех дорогих мне, что с каждым днем буду удаляться от них больше и больше и, кто знает, что может за это время случиться. Были иногда такие минуты слабости, что я начинала жалеть о своем решении ехать. Дмитрии Иванович суетился, закупал разные дорожные вещи, обсуждал план, а я старалась скрыть мое настроение и удерживалась от слез. Но слово было дано, и недели через две мы выехали. Детей я просила не привозить на вокзал, простилась с ними дома. Провожающих нас на вокзале собралось много. Все было, как всегда в таких случаях.
Свободное копирование
