Из дневников - 47

<28 ноября 1866 г.>

Наконец-таки я продал "Подлиповцев" Звонареву за 61 руб. 25 коп. Но и тут Звонарев хитрит, т. е. говорит, что если бы он читал их до покупки, то не купил бы: цензуры боится.[1]

Вас. Курочкин денег не платит, так что я решился ничего не давать ему, и не хочу отдавать H. Курочкину "Горнорабочих" еще и потому, что цензор хорошо пропустил начало "Глумовых", и Благосветлов торопит меня окончанием.

Вейнберг не хочет печатать больше рассказов судебного пристава[2] и отдал мне назад для переделки "Якова Перевалова". В тоне его голоса и манерах замечается чиновничество, и он даже говорит мне, зачем я не чиновник.

Чорт знает что такое! Никак я не могу поправиться. Вот уже третья неделя, как я пью с утра и пропиваю каждый день по 25 коп. И всё это оттого -- не печатают ни в "Искре", ни в "Будильнике" статей; потом у жены заболели зубы, должна была стряпать кормилица, а я -- водиться с Манькой; потом у кормилицы захворал муж тифом, она ходила в больницу; наконец муж ее 24 ноября помер...

Кто виноват в его смерти? Я проклял Петербург, когда смотрел его труп. Господи! Он нисколько не похож на Конона Дорофеича... Это был здоровый краснощекий мужчина, а теперь даже лицо его походит совсем на другого человека. Думал ли он, уходя из деревни, что умрет в Петербурге? Думала ли Дарья Ивановна о том, что уходя в Петербург, она воротится домой вдовою?.. Да, она плачет теперь, бедная, молодая, честная женщина. У нее осталось двое детей, она должна жить под опекой родни. А что ее может ожидать в замужестве, когда ихняя деревня самая бедная в Тверской губернии?

Конон Дорофеич работал на судах; он подробно описан в статье "В деревню", напечатанной в "Искре". Только уж так богу было угодно, чтобы вместо дома он попал в больницу. Он за четыре дня до поступления в больницу был у нас, пил чай и говорил, что у него болит горло. Надо заметить, что у него сапоги были худые, ноги постоянно промокали и зябли, а о квартире и говорить нечего: только тогда и спокой, и сон, когда выпьешь водки. В среду 14 ноября его свезли в больницу чернорабочих: он уже не мог говорить, болезнь его назвали тифом -- и не было никакой надежды на выздоровление...

По значительности болезни его 27 ноября назначили в клинику, но я, зная, что там он поступит в препаровочную, взялся сам хоронить его. Завтра буду хоронить на Митрофаньевском кладбище и запишу эти похороны особо, если буду здоров и трезв. Едва ли.

28 ноября