1853 - 77

Среда, 18 ноября.

Сегодня встал в десятом часу, чего давно уж не делал. Едва я продрал глаза, как должен был дать аудиенцию Старчевскому, который поступает в Комиссариатский д<епартамен>т[1] и просил письма к Каменскому. Я думал было написать в письме: "сей человек весьма неисправен в платеже денег". Вообще мне жаль Каменского, на него ляхи совершают решительное нашествие в лице Сенковского, Маевского, Балтазара и так далее -- только отбивайся! Приходил старый мой помощник по библиотеке Финляндского полка Макаров.

О прошлых днях, начиная с субботы, которую я провел в клубе, ничего нельзя сказать, чтобы не было сказано прежде. В воскресенье я видел Языкова таким милым, как никогда еще, он острил так отчаянно, бродил на своих коротких ножках так грациозно и после обеда так принялся пить доппель-кюммель, что всех нас очаровал. Вечером мы ездили с Аполлинарием Яковлевичем по доннам, но не видели ничего порядочного.

Когда ведешь журнал, то видишь и однообразие и разнообразие своих дней лучше прежнего. Я человек по натуре своей способный попадать в рутину и составлять привычки; что вне привычки, то уже становится тяжким. Я привык пятницу проводить с Lise, субботу в клубе и у Ахматовой, воскресенье у Панаева и т. д. Поехать в театр или, скорее, посылать за билетом для меня нечто вроде неприятности. А между тем, вполне убитый вечер, как, например, вчера (у Маевского), для меня не ужасен. Нужно переменить место и съездить в Москву.

Остроты Языкова: Общество пос<ещения> бедных, от работ устав, сочинило свой устав. Говоря об обеде по случаю бракосочетания Смурова с Елисеевой или, наоборот, он сказал: хозяин, заметив, что не имелось дам высшего круга, велел поскорее достать из лавки дюшесе[2]. За это я советовал сослать Языкова на Маркизские острова. Но, вообще, состязаться с ним было невозможно.